Анна Савина: Светоч

Эх, не застегнётся воротник! —
знать, не по размеру новый китель.
Нет бы, попросила напрямик:
«Братцы, мол, не справлюсь — пособите!»
Как же?! Держит марку: «Я сама!»
Старшая по званию… но баба(!)
Немцы…… окружение…… война…
Нет, не даст слабинки…… а могла бы…
Младшему сержанту до плеча —
кажется, сама ещё девчонка —
только вот в устах её звучат
резкие команды зло и чётко.
Громко, заглушая автомат,
кроет всё и вся отборным матом:
«Сопли подотрите, лейтенант!
Слышите?! За Родину!!! В атаку!!!
И откуда что берётся вдруг?
Страха под ребром как ни бывало —
прёшь за ней, не видя, что вокруг
землю вкривь и вкось перепахало…
Сквозь завесу дыма и огня
просто, как слепой, идёшь на голос
той, о ком в народе говорят:
«Короток, мол, ум, да долог волос» —
Дура-баба — что там рассуждать?
Только на войне и пуля-дура.
А девчонка раненым — как мать —
многих к жизни заново вернула.
Ласково склоняясь над лицом,
с нежностью шептала: «Пей, голубчик…»
Каждый с ней держался молодцом.
Каждый становился с ней живучей.
Но, бывало, горькая слеза
воздух пеленою застилала —
плакала девчонка… кто сказал:
плакать на войне — не по уставу?
А ещё, бывало, по весне,
в редкие минуты передышки
пела она песни о Москве,
про любовь какого-то мальчишки.
И казалась доброй тишина,
чудилось, что где-то пахнет хлебом,
верилось, что кончится война,
станет, как и прежде, мирным небо.
Только преждевременны мечты…
Эх, друзья-подруги фронтовые,
как ей были дороги цветы —
скромные ромашки полевые!
Сколько раз плела из них венки!
Знала ли, что будут над могилой
плакать голубые васильки?
Да, она нас многому учила —
лишь не научила одному:
как суметь сдержать слезу мужскую
в самую последнюю весну —
светлую…… победную……… святую…

Из заколоченных ворот никто не вышел,
а надпись «все ушли на фронт» казалась лишней
в последний день большой войны…
Лишь детский мячик
легко спружинил от стены соседской дачи,
перелетел через забор,
и где-то рядом
пробив бурьян, упал во двор
большим снарядом.
Свалился с выжженных небес под куст крапивы,
как снежный ком, как благовест —
осколком Мира.
И ранил солнцем тишину пустого дома,
а детский смех взорвал войну
подобно грому…
Но из рассохшихся ворот никто не вышел —
здесь все давно ушли на фронт…… и даже Выше…

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось……»
В летнем парке кружила утомленная старость.
Островок танцплощадки: старики и старушки
Неуклюже танцуют — инвалиды, толстушки…
И неловкой рукой поправляют седины
Ветераны войны (старики? нет… Мужчины!)
Ну, и что из того, что сбиваются с такта?
Пьют тайком валидол…… а когда-то… когда-то!!!!!!!
Это было давно…… под Москвой иль Калугой —
Увлекала сердца довоенная вьюга.
Но чарующий вальс прервала канонада,
И откликнулась эхом у стен Сталинграда.
С той далекой поры пролетело полвека.
И не надо бы дважды входить в одну реку:
Ни к чему ворошить промелькнувшую юность —
Все бесследно прошло…… да зачем-то вернулось…
Так же падает лист, и трепещут осины,
Позабыты на миг ревматизм и морщины.
И на счет «раз-два-три», не смотря усталость,
Кружит чья-то любовь…… чья-то юность… не старость…
В звуках вальса опять годы мчатся незримо,
Набирают разгон и проносятся мимо…
Тихий шелест времён — как листва под ногами.
Это было давно… это было не с нами…
Надувные шары поднимаются в воздух…
Звонкий смех детворы… и нежданные слезы
Подступили к глазам, затуманили сердце —
Одинокой душе помогли отогреться…
Но все реже звучат духовые оркестры,
Меньше кружится пар — на площадке не тесно.
Ветераны войны, как вас мало осталось…
«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Он называл себя «мальчик Че» — не объясняя другим: «Зачем?»
Мимо ушей пропуская: «Псих…» Просто пацан начитался книг…
Маленький демон — и в этом весь. Мне он достался таким, как есть —
самонадеянный Бог, Икар… лучший из племени че гевар…
Нам не хватало минут и слов — мы познавали на вкус любовь —
как ни пытался советский быт выбить из бедных подростков прыть —
секс в СССР отменён (пи. дец!) Не было секса, но был подъезд —
смех в темноте и щенячий визг — так мы входили в большую жизнь.
И уходили куда-то врозь. Нас раскидало — не вкривь, а вкось…
Спать бы и спать на чужом плече. Только порою мне снился Че.
Грустный, задумчивый гитарист — взгляд отрешённый — не вверх, не вниз
мимо… как будто куда-то вглубь…… мы постигали не смысл, а суть…
Мы иногда выпускали пар… Он научился держать удар.
Как джентльмен, уступая мне: мог, если надо, прижать к стене,
и урезонить касаньем губ — нежный до боли… но чаще груб…
Вспыльчив и резок — и мне под стать… Оба мы крезы — ни дать ни взять…
Нам не хватало реальных битв. Мы выбирали не быт, а «быть»…
И навсегда покидали строй: ибо, где первый — там есть второй.
Мы бунтовали. Срывали дверь — в тесном подвале с тугих петель.
Ухали стены, и глох подъезд. Новые сцены для новых пьес.
Каждый ушёл на свою войну. Маленький воин — в чужом плену
догм, установок, всеобщих схем. И вековечный вопрос: «Зачем?»
К чёрту вопросы! Мы брали след, честно и просто идя на Свет.
И уясняли чуть позже суть: есть бездорожье, но лучше Путь.
Мы прозревали за годом год: есть прозябанье, а есть Полёт.
Жизнь продолжалась. Мне снился сон. Мало деталей — лишь общий фон,
минимум действий…… а так вообще — призраки детства и мальчик Че,
выбравший тропы иной страны — пламя герильи чужой войны,
сладкую дымку чужих сигар, кожей впитавший иной загар.
Сделавший тылом кубинский порт… чуждая Лира ему поёт.
Я ошибалась: он был в Чечне — псих ненормальный, мечтатель Че.
Каждому времени — свой герой. Он был уверен. Стоял горой
но не за этих… и не за тех…… сразу в ответе — один за всех:
и за чеченских детей…… за вдов… за огрубевших душой юнцов…
и за российский трёхцветный флаг. Каждому — друг, никому не враг.
Словно назло, угодив в спецназ, чётко усвоил одно: «Приказ».
Ранен. Контужен. Ослеп. Оглох. Слушал лишь душу. А в сердце Бог
сыпал командами: «Не убей!» «Надо бы… надо…» А Он: «Не смей!»
И спотыкаясь об «Отче наш…», клинил и клинил родной «калаш»,
Клинил и клинил…… да вдруг замолк: цель не по силам — бессмертен Бог.
Маленький-маленький мальчик Че. Толстый ремень на его плече —
не автомат, не рюкзак с едой. Только гитара. Проснись — и пой!
Только гитара и трепет струн. Мой Че Гевара — ты вечно юн —
грустным скитальцем ушёл в рассвет. Больно. Прощаться не стоит… нет…