Генрих Гейне - Романсеро

массы.

А вашей лейб-гвардии лейтенанты

По-прежнему те же наглые франты?

Все так же затянуты в рюмочку тальи?

Все так же болтливы эти канальи?

Но берегитесь, -- беда грозит, -

Еще не лопнуло, но трещит!

Ведь Бранденбургские ворота у вас

Грандиозностью славятся и сейчас.

И в эти ворота, дождетесь вы чести,

Всех вас вышвырнут с прусским величеством

вместе.

Все зависит от массы!

ДОБРЫЙ СОВЕТ

Всегда их подлинную кличку

Давай, мой друг, героям басен.

Сробеешь -- результат ужасен!

-------------------

1 Кстати (фр.).

ДОБРЫЙ СОВЕТ

Всегда их подлинную кличку

Давай, мой друг, героям басен.

Сробеешь -- результат ужасен!

С твоим ослом пойдет на смычку

Десяток серых дурней, воя:

"Мои ведь уши у героя!

А этот визг и рев с надсадой

Моею отдает руладой:

Осел я! Хоть не назван я,

Меня узнают все друзья,

Вся родина Германия:

Осел тот я! И-а! И-а!"

Ты одного щадил болвана,

Тебе ж грозит десяток рьяно!

КОРОЛЬ ДЛИННОУХИЙ I

Само собой, в короли прошел

Большинство голосов получивший осе

И учинился осел королем.

Но вот вам хроника о нем:

Король-осел, корону надев,

Вообразил о себе, что он лев;

Он в львиную шкуру облекся до пят

И стал рычать, как львы рычат.

Он лошадьми себя окружает,

И это старых ослов раздражает.

Бульдоги и волки -- войско его,

Ослы заворчали и пуще того.

Быка он приблизил, канцлером сделав,

И тут ослы дошли до пределов.

Грозятся восстанием в тот же день!

Король корону надел набекрень

И быстро укутался, раз-два,

В шкуру отчаянного льва.

Потом объявляет особым приказом

Ослам недовольным явиться разом,

И держит следующее слово:

"Ослы высокие! Здорово!

Ослом вы считаете меня,

Как будто осел и я, и я!

Я -- лев; при дворе известно об этоv

И всем статс-дамам, и всем субреттам.

И обо мне мой статс-пиит

Создал стихи и в них говорит:

"Как у верблюда горб природный,

Так у тебя дух льва благородный -

У этого сердца, этого духа

Вы не найдете длинного уха".

Так он поет в строфе отборной,

Которую знает каждый придворный.

Любим я: самые гордые павы

Щекочут затылок мой величавый.

Поощряю искусства: все говорят,

Что я и Август и Меценат.

Придворный театр имею давно я;

Мой кот исполняет там роли героя.

Мимистка Мими, наш ангел чистый,

И двадцать мопсов -- это артисты.

В академии живописи, ваянья

Есть обезьяньи дарованья.

Намечен директор на место это -

Гамбургский Рафаэль из гетто,

Из Грязного вала,--Леман некто.

Меня самого напишет директор.

Есть опера, и есть балет,

Он очень кокетлив, полураздет.

Поют там милейшие птицы эпохи

И скачут талантливейшие блохи.

Там капельмейстером Мейер-Бер,

Сам музыкальный миллионер.

Уже наготовил Мерин-Берий

К свадьбе моей парадных феерий.

Я сам немного занят музыкой,

Как некогда прусский Фридрих Великий.

Играл он на флейте, я на гитаре,

И много прекрасных, когда я в ударе

И с чувством струны свои шевелю,

Тянутся к своему королю.

Настанет день -- королева моя

Узнает, как музыкален я!

Она -- благородная кобылица,

Высоким родом своим гордится.

Ее родня ближайшая -- тетя

Была Росинанта при Дон-Кихоте;

А взять ее корень родословный

Там значится сам Баярд чистокровный;

И в предках у ней, по ее бумагам,

Те жеребцы, что ржали под флагом

Готфрида сотни лет назад,

Когда он вступал в господень град.

Но прежде всего она красива,

Блистает! Когда дрожит ее грива,

А ноздри начнут и фыркать и гроха|

В сердце моем рождается похоть,-

Она, цветок и богиня кобылья,

Наследника мне принесет без усилья.

Поймите, -- от нашего сочетанья

Зависит династии существованье.

Я не исчезну без следа,

Я буду в анналах Клио всегда,

И скажет богиня эта благая,

Что львиное сердце носил всегда я

В груди своей, что управлял

Я мудро и на гитаре играл".

Рыгнул король, и речь прервал он,

Но ненадолго, и так продолжал он:

"Ослы высокие! Все поколенья!

Я сохраню к вам благоволенье,

Пока вы достойны. Чтоб всем налог

Платить без опоздания, в срок.

По добродетельному пути,

Как ваши родители, идти,-

Ослы старинные! В зной и холод

Таскали мешки они, стар и молод,

Как им приказывал это бог.

О бунте никто и мыслить не мог.

С их толстых губ не срывался ропот,

И в мирном хлеву, где привычка и О!

Спокойно жевали они овес!