Перси Шелли - Возмущение Ислама

Молчанье пошатнулося в рядах;
Так, медленно, как бы придя из дали,
Шум ветра собирается в лесах.
"Низвергнут деспот наш! — они вскричали. —
Тот, кто в дома к нам посылал чуму,
Тот, кто заставил нас изведать голод.
Убийца, пал! Проклятие ему!
Он нас ввергал в смертельный страх и холод,
Но в бездне тот, кто слезы пил и кровь,
Никто его не восстановит вновь!"

И крик раздался: "Кто судил, пусть будет
Влеком на суд, чтобы ответ был дан!
Земля его деяний не забудет, —
Ужели безнаказан лишь Осман?
Ужели только те, что, надрываясь,
Богатства исторгали из земли, —
Чтоб жить он мог, пороком наслаждаясь, —
Как черви погибать должны в пыли,
А кровь его кипит, и он свободен?
Встань! Ты суду, ты палачу угоден!"

"Что нужно вам? — тут я, привстав, вскричал. —
Чего боитесь вы? Зачем вам надо,
Чтобы Осман вас кровью запятнал?
Раз вольность — вашим помыслам отрада,
Не бойтесь, что один, кто жил во зле.
Вам может повредить; под Небесами,
Чей свет для всех, на Матери-Земле,
Пусть он теперь живет, свободный, с вами;
И, видя смену новой жизни, он
Как бы вторично будет в мир рожден.

Что вы судом зовете? Неужели
Никто из вас другому, втайне, зла
Не пожелал? — Неужто вы сумели
Так сделать, чтоб вся жизнь была светла?
Когда же нет, — а это нет, наверно, —
Как можете желать убийства вы?
Негодованье ваше лицемерно,
И, ежели вы сердцем не мертвы,
Поймете вы, что истина в прощенье,
В любви, не в злобе, и не в страшном мщенье".

Умолк народный ропот, и кругом
Стоявшие, разлучены с враждою,
Участливо склонились над врагом,
Что был в пыли, с покрытой головою;
Рыданья зазвучали в тишине,
И многие, в безумье состраданья,
Склоняясь, целовали ноги мне,
Исполнены надежд и ожиданья.
Нашли слова сочувствия в себе
К тому, кто был жесток и пал в борьбе

Тогда, безмолвной окружен толпою,
В просторный дом он был сопровожден,
Где, пышною отравлен мишурою.
Подобие ее увидел он;
И если б обладал душой он ясной,
Как те, кем был прощен он в этот час,
Конец его мог быть зарей прекрасной;
Но в глубине его обманных глаз,
Как говорили мне, скрывалось что-то,
Измена и зловещая забота.

Настал канун торжественного дня,
Когда решили братские народы,
Что жили раньше плача и стеня,
Отпраздновать священный миг Свободы,
Провозглашенье равенства для всех.
Настала полночь. По домам все скрылись,
И сновиденья, полные утех,
Над спящими, воздушные, носились.
Но чуждой сна была душа моя,
Тревожно о Лаоне думал я.

Взошла заря, прогнала тьму ночную,
Надежду пил в ее сиянье взор,
И вышел я за стену городскую,
На светлую равнину между гор;
То — зрелище пленительное было,
Оно рыданья вызвать бы могло;
Давнишняя завеса отступила
От власти человека, и, светло
Глядя на мир, все вольны без изъятья,
Толпились в дружных чувствах люди-братья.

В лучах зари, над утреннею мглой,
Бесчисленные веяли знамена,
Все возгласы в единый клик, живой,
Слились и вознеслись до небосклона;
А между тем верхи бессмертных гор,
Просторы моря в трепетном сиянье,
Как бы сплелись в один сплошной узор,
Участвуя в безмерном ликованье;
Сочувственно восторг людей деля,
Казалось, ликовала вся Земля.

Как остров над пустыней Океана,
Алтарь Союза средь равнины встал,
Вздымаясь пирамидой из тумана;
Народ ему рожденье дружно дал
В теченье ночи, волей миллионов;
Так на востоке зрима иногда
Над сонмом гор, над цепью их уклонов,
Огромных туч немая череда;
В той мощной глыбе чувствовался гений,
До кораблей — ее тянулись тени!

Везде кругом толпа у Алтаря
Шумела, поминутно возрастая;
Так под зарей, вкруг острова, горя,
Атлантика трепещет золотая;
Как бы возникши где-то в вышине,
Идя из светлой выси отдаленья,
Воздушные, как музыка во сне,
Сребрились и звучали песнопенья;
Так из плывущих сверху облаков
Идут лучи, лаская зыбь валов.

То было счастьем, что дает нам Лета, —
В то утро видеть, чувствовать и жить!
Все слилось связью нового привета,
Воспоминаний всех порвалась нить.
Лишь у двоих, в тревоге возбужденной,
От собственной мечты горела грудь,
Я был одним, — и пусть я, пробужденный,
Дышал легко, но я хотел вздохнуть
Еще полней, хотел иного счастья,
Утраченного бывшего участья.