Феликс Кривин - Круги на песке

Я пишу о Крестьянской войне,
Как сейчас ее вижу.
Что до этой истории мне?
Были войны поближе.
Но от самых далеких тем
Никуда мне не деться.
Я пишу, хоть немцы не те
Мне запомнились с детства.
Где-то даль переходит в близь:
В страшном имени Гемлинг
Так и кажется, что сошлись
Гитлер, Гиммлер и Геринг.
Старый Гемлинг для всех означал
Горе, страх и погибель.
Это кличка была палача.
То же самое — Гитлер.
Я вхожу в незнакомую жизнь,
В то далекое время,
Чтоб забыть ужасающий смысл
Слова доброго: «немец».
И сливаются даль и близь,
Как сливаются реки,
Чтобы страшное слово «фашист»
Не забылось вовеки.

Мюнцер пытан,
Мюнцер мучен,
Мюнцер страху не научен.
Не умеет Мюнцер жить —
Надо голову сложить.

Лютер,
Мюнцера учитель,
Нынче Мюнцера мучитель.
Дело в буквочке одной,
И она всему виной.

Потому что если вдруг вы
Позабыли ради буквы
Человека — горе вам!
Буква мертвая — мертва.

Ну, а те, какие живы,
От мертвящей буквы лживы,
И вгоняет в правду нож
Отставная правда — ложь.

Убивают лютеране
Свой порыв,
Огонь свой ранний,
Жгут былой огонь
Огнем,
Чтоб скорей забыть о нем.

Доктор Лютер
Смотрит люто:
Мюнцер,
Вождь простого люда,
Веки гордые смежив,
После смерти —
Снова жив.

Есть такие чудодеи:
Жить при жизни не умеют,
Им при жизни жизнь горька,
А умрут —
Живут века…

Только память живет века,
Человек — меньше века.
Коротка,
Как эта строка,
Жизнь
Человека.
Но вмещает она красоту
Утра, вечера, дня и ночи.
Если ж кто-то эту строку
Обрывает до точки,
Нарушается общий ритм,
Пропадает звучанье.
Все, что в тексте еще говорит,
Призывает к молчанью.
Только память живет потом,
Утешение — в этом.
Но ведь память — уже не то,
Если нет человека.
Лишь одна обрывается жизнь,
Мир огромен и прочен, —
Но уже теряется смысл
Утра, вечера, дня и ночи.

И это был процесс естественный,
Не вызывавший возражения:
Причина приводила к следствию,
Средневековье — к Возрождению.

Однако иногда случается
Совсем обратное явление,
Когда внезапно возрождается
Средневековье — в Возрождении.

И до сих пор ночами снятся нам
Средневековые обычаи…
В двадцатом веке век двенадцатый
Явление патологическое.

Не лучше ль на краю
Насиженного ада
Себе построить хату
И жить в ней, как в раю?

Мудрец сказал: «Хлеб открывает любой рот».
Добавить надо бы: «…и закрывает».

Не ровен час, не ровен,
Увы, не ровен час!
Отважный рыцарь Фровен
Своих друзей предаст.

И, дикою оравой
Смиряя города,
Он учинит в Рейнгау
Расправу без суда.

Как будто он, как будто
Не рыцарь, а пират.
Как будто славный Гуттен
Ему совсем не брат.

Они сражались рядом
И шли бесстрашно в бой,
Сметая все преграды
И жертвуя собой.

Не ровен час, не ровен,
Не ровен час — и вдруг
Отважный рыцарь Фровен
Врагам первейший друг.

И он карает люто,
Впопад и невпопад.
Забыл он, Фровен Гуттен,
Что жил на свете брат.

Извините Карлштадта за Мюнцера,
Не судите его с пристрастностью.
Наложите свою резолюцию
О Карлштадтовой непричастности!

Пусть он Мюнцеру был приятелем,
Но к нему относился критически,
Выражая всегда неприятие
Крайних мер, а тем паче — физических.

Он всегда был против движения
И, беседуя с орламюндцами,
Отговаривал их от сражения.
Извините Карлштадта за Мюнцера.

Он всегда возмущался крамолою
И престолу был предан внутренне.
Не рубите Карлштадту голову,
Хватит тех, что уже отрублены.