Феликс Кривин - Круги на песке

А мог бы просто здесь, в лесу,
Раскинув ветви,
Подставить свой могучий сук
Под чью-то петлю.

Но он, иную часть избрав,
Не шел со всеми.
И кто был прав, а кто не прав,
Решило время.

И в этом дней его итог
И жизни целой:
Он очень много сделать мог,
Но он — не сделал.

Так легко в молодые годы
Оступиться или споткнуться.
Охраняйте студента Гёте
От примера студента Мюнцера!

Между ними почти три века,
Но идеи не знают старости.
Пусть он станет большим человеком,
Пусть спокойно напишет «Фауста».

У него другие заботы,
У него призвание высшее…

Только кто это там,
Рядом с Гёте?
Вы узнали студента Радищева?

Ялуторовск. Пыль и жара.
Сибирское знойное лето.
Медлительные вечера,
Стремительные рассветы.

И можно часами глазеть,
Как с легкостью слабого пола
Негордая речка Исеть
Сливается с гордым Тоболом.

И вот он, мужской произвол:
Порыва ее не заметив,
Течет равнодушный Тобол,
И нет простодушной Исети.

И это, возможно, другим
Послужит серьезным уроком…
Но даже от устья реки
Мы можем вернуться к истокам.

Ялуторовск.
Городок,
Районный, а в прошлом — уездный,
Лежит на сплетенье дорог
Шоссейных, речных и железных.

И ныне известно не всем,
Что в прошлом носило когда-то
Ялуторовское шоссе
Названье Сибирского тракта.

Вздымалась дорожная пыль
И ветры в степи голосили,
Когда провожала Сибирь
Отторженных граждан России.

Кандальный размеренный стук,
А лица — угрюмы и серы.
Так встретил Устим Кармелюк
Мятежных господ офицеров.

Стоял он в толпе каторжан,
Герой из народной легенды,
И молча в Сибирь провожал
Российских интеллигентов.

Идти им к далекой черте,
Где каторга злее и жестче…
В холодной, пустынной Чите
Кончалась Сенатская площадь…

Ялуторовск. Прошлый век.
Затерян в бескрайних просторах,
Стоит у слияния рек
Уездный сибирский город.

Отбывшие каторжный срок,
Живут в городке поселенцы:
Заходит на огонек
К Якушкину князь Оболенский.

И долгие споры ведут
Матвей Муравьев и Пущин.
Им этот печальный приют
Как высшая милость отпущен.

А годы торопят века,
Презревши свою быстротечность,
И время течет, как река,
Впадая в холодную вечность.

Так в небо впадает трава,
Доверясь высоким порывам.
Бессмертная вечность мертва,
А смертное время — живо.

Какой нам от вечности толк?
Мы смертного времени дети,
Впадаем в него, как в Тобол
Бурлящие воды Исети.

Всей смертною жизнью своей
Мы связаны с вечным риском…
Ялуторовск. Дом-музей.
И улица Декабристов.

И в декабре не каждый декабрист.
Трещит огонь, и веет летним духом.
Вот так сидеть и заоконный свист,
Метельный свист ловить привычным ухом.
Сидеть и думать, что вокруг зима,
Что ветер гнет прохожих, как солому,
Поскольку им недостает ума
В такую ночь не выходить из дома.
Подкинуть дров. Пижаму запахнуть.
Лениво ложкой поболтать в стакане.
Хлебнуть чайку. В газету заглянуть:
Какая там погода в Магадане?
И снова слушать заоконный свист.
И задремать — до самого рассвета.
Ведь в декабре — не каждый декабрист.
Трещит огонь.
У нас в квартире — лето…

Кто родился в сорочке,
Кто и умер ни в чем.
Капитанскую дочку
Отпустил Пугачев.
Здесь поставить бы точку,
Только точка — обман:
Пугачевскую дочку
Не простил капитан.

Он, тюремщик свирепый,
Надругался над ней.
Заточил ее в крепость
До скончания дней.
Там, где стены темницы
Близко-близко сошлись,
Как могла поместиться
Ее длинная жизнь?

В несмышленые годы
Все казалось игрой:
И тюремные своды,
И за дверью конвой,
И что трудно согреться,
Ложка стынет у рта…
И не выйти из детства:
Крепко дверь заперта.