Вера Полозкова - Осточерчение

чёрен её грозный бескровный рот,
её вдовий глухой наряд.
когда он проснётся, его народ
разорят, унизят и покорят, —
он поднимет войско. и он умрёт.
и, о да, его отблагодарят.
злая ведьма знает всё наперёд.
королевич спит сотый год подряд.

не ходи, хороший мой, на войну.
кто тебя укроет там, на войне.
из-под камня я тебя не верну,
а под камень могу не пустить вполне.
почивай, мой свет, предавайся сну.
улыбайся мне.

как они говорят, мама, как они воздевают бровки,
бабочки-однодневки, такие, ангелы-полукровки,
кожа сладкие сливки,
вдоль каждой шеи татуировки,
пузырьки поднимаются по загривку, как в газировке,
отключают сознание при передозировке,
это при моей-то железной выправке, мама,
дьявольской тренировке

мама, как они смотрят поверх тебя, если им не друг ты,
мама, как они улыбаются леденяще, когда им враг ты;
диетические питательные продукты
натуральные человеческие экстракты
полые объекты, мама, скуластые злые фрукты,
бесполезные говорящие
артефакты

как они одеты, мама, как им все вещи великоваты
самые скелеты
у них тончайшей ручной работы
терракотовые солдаты, мама,
воинственные пустоты,
белокурые роботы, мама, голые мегаватты,
как заставишь себя любить настоящих, что ты,
когда рядом такие вкусные
суррогаты

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, – я куплю нам
хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть,
это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что
для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты
не рада».

Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть
вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.
У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов
и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.

Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет
до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто
арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить
тебе на порог), и курю как дьявол, да всё не впрок, только
вкус селитры.

Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего
быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать.
Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой
листвой, Питер Пэн, Иванушка, домовой, не отдай меня
вдоль по той кривой, где тоска и похоть».

И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом
в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим.
Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать,
опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.

Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек
и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не
замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет
ещё двадцати, всего спросу – радовать и цвести, как всегда
вначале.

Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не
мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать,
робея. Есть вокзал и сцена, а есть жильё, и судьба обычно
берёт своё и у тех, кто бегает от неё – только чуть грубее».

И стоят в молчаньи, оглушены этим новым качеством
тишины, где все кучевые и то слышны, – ждут, не убегая.
Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной
проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

мало ли кто приезжает к тебе в ночи,
стаскивает через голову кожуру,
доверяет тебе костяные зёрнышки, сок и мякоть
мало ли кто прогрызает камни и кирпичи,
ходит под бронёй сквозь стужу или жару,
чтоб с тобой подыхать от неловкости, выть и плакать
мало ли кто лежит у тебя на локте, у подлеца,
и не может вымолвить ничего, и разводит слякоть
посреди постели, по обе стороны от лица

мало ли кто глядит на тебя, как будто кругом стрельба,
и считает секунды, и запоминает в оба:
ямку в углу улыбки, морщинку в начале лба,
татуировку, неброскую, словно проба
мало ли кто прошит тобою насквозь,
в ком ты ось,
холодное остриё
мало ли кто пропорот любовью весь,
чтобы не жилось, —
через лёгкое, горло, нёбо,
и два года не знает, как сняться теперь с неё

мало ли кто умеет метать и рвать,
складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать,
то становится жив едва,
и тебя подмывает сбежать, не так ли
дождь шумит, словно закипающий чайник,
поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж
посиди с бессонным мало ли кем, когда силы его иссякли
ему будет что вспомнить, когда ты его предашь