Вера Полозкова - Осточерчение

эта боль так стара, что определяет
мимику, взгляд и почерк,
ледяным металлическим наливается возле почек,
и кто там вокруг ни бегает, ни хлопочет —
ты повсюду ничей

там бов
а тут не бов
мои позавчера женились, выбыв
из одиночек самых разных видов
из нас, вооружённых до зубов,
видать, и впрямь счастливая любовь
завидую, ничем себя не выдав,
and love you both

хороший город, моего теплей
мохито стоит семьдесят рублей
а кола тридцать пять в кинотеатре
дели всё в среднем на два или на три
таксист со стольника двадцатку возвращает
всё простоту и ясность обещает
и свёклу мужики везут с полей
а свадебный кортеж их не пущает

бутик «обновочка», аптека «панацея»
сбежала бы, жила бы, как цирцея
на улице советской, возле цны
любила бы тамбовского мерзавца
мечтала б с ним до знаменского загса
доехать; жизни не было б цены.
там ничего так, в общем, пацаны
и двухэтажно всё, и может оказаться,
что я ещё приеду до весны.

белые фары сменяются красными габаритными,
эквалайзеры магнитол надрезают бритвами
темноту; этот город проникнут ритмами —
он смеётся нами
поёт нами
говорит нами,
его голос продет через нас, как нить.

если он засыпает – то стойки мятыми пятисотками;
тычет в бога антеннами, башнями и высотками,
спит со старыми стриптизёрами, пьёт с красотками, —
мы из этого города выплавлены и сотканы
и ни в чём не можем его винить

вечная простуда – в меню всё выглядит так изысканно,
но несёт ментолом и эвкалиптом из каждой миски на
дымной кухоньке – хвойный стейк, чабрецовый мусс, —
поцелуи пьяного мальчика пахнут виски, но
оскорбительно
аскорбиновые
на вкус

этот город только и занят тем, что продать пытается
все билеты на стадион, где проводят таинства —
каждый больше всего боится, что вдруг останется
только наедине с собой; все так быстро старятся,
чтобы спиться, распасться, не соблюдать режим

мы купаем руки в его дымах, мы ступаем в месиво
его крови, слюны и спеси, и нам тут весело, —
это город-с-ад, и как славно, что видно весь его
с той кровати, где мы лежим

Мама сутки уже как в Римини.
У меня ни на что нет времени.
Я мечтаю пожить без имени
В кочевом заполярном племени.

Греться вечером возле пламени.
Ощущать божий взор на темени.

Забери меня
Изнутри меня.
Покажи, как бывает
Вне меня.

В Гоа приходят те,
Кто устроен, как ты:
Склонные к полноте
Искатели пустоты.

Чаем пахнет земля.
След от ступни – печать.
Курсы молчанья для
Вызванных отвечать.

Система координат,
Где ровно наоборот:
Лайм, виноград, гранат
В тебе создают рот,

Рост задаёт – тень,
Пульс диктует – прибой.
Сегодня тот самый день,
Когда ты рождён собой.

Вот тебе алфавит,
Вот новая из планет.
А Бог сделает вид,
Будто Его тут нет.

полно, моя девочка, разве мы похожи на инвалидов.
разве мы не знаем пустынь отчаянья лучше гидов.
разве не садимся за стол, ни жестом себя не выдав,
не киваем их шуткам, сплетням и новостям?

полно, моя девочка, разве мы сознаёмся в чём-то
старшим.
да и что они сделают нам, истаявшим,
нам, уставшим, —
мы самоубийцы с хорошим стажем,
маме с папой мы ничего не скажем.
и судмедэкспертам.
и дознавателям.
и властям.

полно, моя девочка, разве мы похожи на мёртвых кукол,
над которыми дребезжащий, с сиреной, купол, —
ты пошла меня проводить, он тебя укутал,
мы стоим и сдыхаем медленно, по частям.

кто вписал это всё, пока ангел спал над своей тетрадкой?
боль будет чудовищной.
будет правильной.
будет краткой.
пока нас укладывают в пакеты, гляди украдкой,
и реви, и реви, реви над своей утраткой.
а потом возвращайся назад
к гостям.

так, в зубах зажат,
мучительно нёбо жжёт
этот очень, очень простой сюжет:
королевич лежит, ресницы его дрожат,
злая ведьма сон его стережёт.
ярок снег его шеи,
сахар его манжет.