Вера Полозкова - Непоэмание

Перевяжи эти дни тесёмкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник кормит блинами с сёмгой и пьёт с тобой до шести утра; играет в мачо, горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и кашемировое пальто, – но приджазованна, громогласна и надира ется как никто).

Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут слушаешь Нину Хаген и Диаманду ещё Галас, читаешь Бродского, Йейтса, Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и всё надеешься просветлиться, да не выходит же ни черта – всё смотришь в лица, в кого б залиться, сорваться, голо ву очертя.

Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прёт ноздрями, как у быка: одну отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, – с крючка сорвали на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» – живёт, улыбчив, холён, рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень островитянских твоих очей.

Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому, кто верил в иной исход.

Да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди по жар, в голове фокстрот; Бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждёшь от Него острот; Он дал и страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огрёб сполна; пока, однако, ты только моська, что заливается на Слона; когда ты станешь не просто куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя Он стащит с ладони смуглой и пообщается, как с большой.

Пока же прыгай, как первогодок, вся в чернозёме и синяках: беги ловушек, сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые книжки, запоминай всё, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке, спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и вещам.

Ты перестанешь жить спешно, тряско, поймёшь, насколько была глуха; с тебя облезет вся эта краска, обложка, пёстрая шелуха; ты сможешь сирых согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи —

Когда-нибудь в подворотне лабух споёт романс на твои стихи.

Беда никогда не приходит одна.
Обычно она дерзей.
Беда приносит с собой вина,
Приводит с собой друзей,

Берет гитару, глядит в глаза,
Играет глумливый джаз,
И сердце вниз оседает, за
Стеночку не держась.

Да, зарекайся, не доверяй, —
Но снизу, пар изо рта,
Беда звонит – значит отворяй
Железные ворота.

Жди, что триумф над тобой трубя
После сраженья-двух,
Беда загонит себя в тебя
И вышибет разом дух.

Ты пропадать станешь чёрти где,
Бутылки сметать с лотка,
И братья бросят тебя в беде —
Настолько она сладка.

А коль придут вызволять – ты не
Откроешь.
– Спасайся!
– Ой,
Оставьте девку наедине
С её молодой бедой.

Когда минует она – опять
Все раны затянут льды —
Девица будет часы считать
До следующей беды.

Помолчи меня, полечи меня, поотмаливай.
Пролей на меня прохладный свой взор эмалевый.
Умой меня, замотай мне повязкой марлевой
Дурную, неостывающую башку.

Укрой меня, побаюкай, поуговаривай,
Дай грога или какого другого варева;
Потрогай; не кожа – пламя; у ока карего
Смола закипает; всё изнутри пожгу.

Такая вступила осень под сердце точненько —
Пьёшь горькую, превращаешься в полуночника,
Мешком оседаешь в угол, без позвоночника,
Как будто не шёл – волок себя на горбу.

Да гложут любовь-волчица, тоска-захватчица —
Стучит, кровоточит, снится; поманит – спрячется;
Так муторно, что и хочется – а не плачется,
Лишь брови ломает, скобкой кривит губу.

И кажется – всё растеряно, всё упущено.
Всё тычешься лбом в людей, чтобы так не плющило,
Да толку: то отмороженная, то злющая,
Шипящая, как разбуженная гюрза.