Вера Полозкова - Фотосинтез

Грейси продает его синтезатор —
навряд ли этим его задев или отомстив.
Начинает помногу пить,
совершенно себя забросив и распустив.
Все сидит на крыльце у двери,
как бессловесный большой мастиф,
Ждет, когда возвратится Стив.

Он и вправду приходит как-то —
приносит выпечки и вина.
Смотрит ласково, шутит, мол, ну, кого это ты тут
прячешь в шкафу, жена?
Грейс кидается прибираться и мыть бокалы,
вся напряжённая, как струна.
А потом начинает плакать – скажи,
она у тебя красива? Она стройна?
Почему вы вместе, а я одна?..

Через год Стивен умирает, в одну минуту,
«увы, мы сделали, что смогли».
Грейси приезжает его погладить по волосам,
уронить на него случайную горсть земли.
И тогда вообще прекращаются буквы, цифры,
и наступают одни нули.

И однажды вся боль укладывается в Грейс,
так, как спать укладывается кот.
У большой, настоящей жизни, наверно,
новый производитель, другой штрих-код.
А её состоит из тех, кто не возвращается
ни назавтра, ни через год.
И небес, работающих
На вход.

От меня до тебя
Расстояние, равное лучшей повести
Бунина; равное речи в поиске
Формулы; равное ночи в поезде
От Пiвденного до Киевского вокзала.
Расстояние, равное «главного не сказала».

Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта.
Мне нравится быть вне адреса и вне доступа.
Я представляю тебя, гундосого,
В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, —
Спящим в купе, напротив.

Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего.
Ни почтового ящика, столь навязчивого, ни вящего
Багажа; я передвигалась бы, будто ящерка
Век, без точки прибытия, в идеале.
Чтобы стук и блики на одеяле.

Это суть одиночества, сколь желанного, столь бездонного.
Это повод разоблачиться донага,
Подвести итоги посредством дольника,
Ехать, слушать колеса, рельсы, частоты пульса.
Чтобы ты прочел потом с наладонника
И не улыбнулся.

Чтобы ты прочел, заморгав отчаянно, как от острого,
От внезапного, глаз царапнувшего апострофа,
Как в je t’aime.
Расстояние как от острова и до острова,
Непригодных ни для рыбалок, ни для охот.
Все маршруты лежат в обход.

Майки, послушай, ты ведь такая щёлка,
Чтобы монетка, звякнув, катилась гулко.
Майки, не суйся в эти предместья: чёлка
Бесит девчонок нашего переулка.

Майк, я два метра в холке, в моей бутылке
Дергаясь мелко, плещется крепкий алко, —
Так что подумай, Майк, о своем затылке,
Прежде чем забивать здесь кому-то стрелки;
Знаешь ли, Майки, мы ведь бываем пылки
По отношенью к тем, кому нас не жалко.

Знаю, что ты скучаешь по мне, нахалке.
(Сам будешь вынимать из башки осколки).
Я узнаю тебя в каждой смешной футболке,
Каждой кривой ухмылке, игре-стрелялке;
Ты меня – в каждой третьей курносой тёлке,
Каждой второй язвительной перепалке;
Как твоя девочка, моет тебе тарелки?
Ставит с похмелья кружечку минералки?..

Правильно, Майки, это крутая сделка.
Если уж из меня не выходит толка.
Мы были странной парой – свинья-копилка
И молодая самка степного волка.
Майки, тебе и вправду нужна сиделка,
Узкая и бесстрастная, как иголка:
Резкая скулка, воинская закалка.

Я-то как прежде, Майки, кручусь как белка
И о тебе планирую помнить долго.
Видимо, аж до самого
катафалка.

Полюбуйся, мать, как тебя накрывает медь,
вместо крови густая ртуть, и она заполняет плоть;
приходилось тебе когда-нибудь так неметь,
так не спать, не верить, взглянуть не сметь
на кого-нибудь?

глянь-ка, волчья сыть, ты едва ли жива на треть,
ты распорота, словно сеть, вся за нитью нить;
приходилось тебе о ком-нибудь так гореть,
по кому-то гнить?

ну какая суть, ну какая божия благодать?
ты свинцовая гладь, висишь на хребте, как плеть;
был ли кто-нибудь, кем хотелось так обладать
или отболеть?

время крепко взялось калечить, а не лечить —
ты не лучше ничуть, чем рухнувшая мечеть.
был ли кто-то, чтоб ладно выключить – исключить,
даже не встречать?..