Леонид Латынин - Праздный дневник

Медленно месяц за тучей погас
Вербного цвета,
Мир этот поздний совсем не про нас
В шорохе лета.

Сколки печали на влажном ковре,
Руки и стены,
В самой прекрасной, прощальной поре
Все перемены.

Ветер устало вздохнул за окном,
Кровь остывает под кожей,
Все наблюдавший задумчивый гном
Дремлет в прихожей.

Отсвет волос на зеркальном плече
В вероподобной пустыне.
Голос чуть слышно извне изрече:
– Мой господине…

Евгению Витковскому

В мире рыб полуночное пенье,
Хороводы, медленная тьма,
Бедное негромкое мгновенье,
Майская короткая зима.

Уплывают в теплые закуты
Свиньи, плавниками шевеля,
Забывая долгие минуты
В трюме молодого корабля.

Снова опускаются туманы,
Шепчутся ворона и треска,
На траву осыпались романы,
Буквы и страницы из песка.

Водоросли взрослые застыли,
Вымытые Богом поутру,
Спины в пене, еле руки в мыле,
И фонарь немытый на ветру.

Алле Латыниной

Серый цвет второпях на рябине,
Серый цвет на лазоревом дне,
И еще – на другой половине —
Пол-окна, обращенных ко мне.

Полуслышно и полупонятно,
Полубережно, полусветло
Возвращается нежность обратно
Сквозь немытое, в пятнах, стекло.

Шелестит, шебуршит и витает,
За спиной невозможно молчит,
То взойдет, то вспорхнет, то растает,
То простонет, а то прокричит.

И кому, до кого и откуда
Этот свет невесомее тьмы,
Неизбежный давно, как простуда,
Из деревни по имени – Мы.

Пчелы шумели громко,
Слова похоже шумели,
Неба закатного кромка
Светилась сквозь ветви ели.

Чай остывал сладкий,
Ложка лежала рядом,
Шмель, на сладкое падкий,
Кружился над белым садом.

Птицы летали близко,
Ветры дышали в спину,
И солнце кланялось низко
В ноги Отцу и Сыну.

Иуда молился где-то,
Ростом в зеленую милю,
В тридцать четвертое лето
Уже по новому стилю.

Ежедневник прошедшей любви
На мелованной, в клетку, бумаге,
Сонный взгляд пожилой визави
Как отрывок из саги.

Полбокала сухого вина,
И парижские грязные стены,
И откинутая спина
Возле призрачной Сены.

От избытка неведомых сил
Я убогого текста во власти,
Где никто никого не любил
В ожидании страсти.

Где лениво сочилась душа
Обывателя в лоно курсистки,
Загогулины карандаша
Полупошлы и низки.

Оказалось, что наши слова,
Наши жесты, забытые вздохи —
Только мусор машин естества,
Пыль ушедшей эпохи.

В мусоре кварты страстей
Мелочь моих ожиданий,
Пара коротких свиданий
В сонме незваных гостей.

Цвет не меняется глаз,
И аппетит не приходит,
Снова луна пароходит
В небе в полуночный час.

Кто этот желтый стрелок,
Сбивший ворону в полете,
Черную, в перьях и плоти,
Прямо навылет в висок?

Чей это суп на столе,
Дымный, походный, горячий,
Суп из вороны незрячей,
Сваренный в черном котле?

Чьи это в перьях слова,
В плаче, и просьбе, и дыме,
Произнесенные в Риме
Шепотом, слышным едва?

Словно закончен сюжет,
Словно истрачена вера,
Сумрачно лыбится Гера,
Слушая лепет в ответ.

Кубок клоня на восток,
Треснувший, синий, прозрачный,
С влагою неоднозначной,
Падающей в песок.

Семнадцать градусов в июле,
И полдороги в никуда,
И трещина в шершавом стуле,
И остальная лабуда.

Ночник арбатского приказа,
Дом двухэтажный во дворе,
И незаконченная фраза
В давно законченной игре.

Терраса пыточного дома,
Зеленый цвет сквозь белизну,
Околыш черный эконома,
Являющего новизну —

Иного времени масштабЫ,
Иного подвига черты, —
И во дворе в сарае баба
Стирает грязные порты.

И мне, рожденному не к месту
И не ко времени к тому ж,
Господь послал вдову-невесту
Еще из не рожденных душ.