Квинт Гораций - Послания

Зритель холодный мертвит, а горячий опять вдохновляет.

Так легковесно, ничтожно все то, что тщеславного мужа

180 Может свалить и поднять... Прощай, театральное дело,

Если, награды лишен, я тощаю, с наградой - тучнею.

Часто и смелый поэт, устрашенный, бежит от театра,

Ибо - сильнее числом, а доблестью, честью слабее

Неучи все, дураки, что решить дело дракой готовы,

Всадник коль против того, - посреди они пьесы вдруг просят,

Дай им медведя, бойца: вот этих народец так любит!

Впрочем, у всадников тоже от уха к блуждающим взорам

Переселились уж все наслажденья, к забавам пустячным.

Тут на четыре часа открывают завесу иль больше:

190 Конницы вот эскадрон, пехоты отряды несутся,

Тащат несчастных царей, назад закрутивши им руки;

Вот корабли, колесницы спешат и кареты, коляски:

Тащат слоновую кость и добычу при взятьи Коринфа.

Если б был жив Демокрит, посмеялся б наверно тому он,

Как это помесь пантеры с верблюдом, животным ей чуждым,

Или пусть белый то слон, привлекают вниманье народа;

С большим бы он любопытством смотрел на народ, чем на игры

Ибо ему он давал бы для зрелища больше гораздо;

"Драм сочинители - он бы наверно подумал - осленку

200 Басенку бают глухому". Каким голосом, право, было б

Шум одолеть вмоготу, что народ наш поднимет в театре?

"Воет - сказал бы он - лес то Гарганский иль Тусское море" _

Смотрят все с гамом таким на борцов, на искусство богатых

Тканей из стран иноземных: как только окутанный ими

Станет на сцену актер, - ладоши сейчас же бушуют.

"Что-нибудь он уж сказал? - Да ни слова. - "Так нравится что ж им?"

- Шерсть, что окрашена в пурпур тарентский с оттенком фиалок.

Ты не подумай однако, что, если другие удачно

Сделают то, чего сам не могу, я хвалить буду скупо:

210 Знай - как того, что ходить по веревке натянутой может,

Чту я поэта, когда мне вымыслом грудь он стесняет,

Будит волненье, покоит, иль ложными страхами полнит,

Словно волшебник несет то в Фивы меня, то в Афины.

Долю вниманья и тем удели, что читателю лучше

Ввериться склонны, чем несть униженья от зрителей гордых,

Если желаешь ты храм Аполлона достойно наполнить

Книгами и заодно уж пришпорить и бодрость поэтов,

Так чтоб охотнее в рощи они Геликона стремились.

Правда, поэты, мы сами творим много зла себе часто:

220 Свой виноградник рублю, если только тебе подношу я

Книгу, когда ты устал или занят; когда мы в обиде,

Если один хотя стих из друзей кто дерзнул не одобрить,

Иль, хоть не просят, места, что читали уж, вновь повторяем;

Сетуем мы, что труды наши, наши поэмы встречают

Мало вниманья, хотя мы их ткали из нитей тончайших;

Льстимся надеждой - прийдет мол пора, когда только узнаешь

Ты, что стихи мы плетем, - без прошения нашего даже.

Сам призовешь, от нужды, обеспечишь, принудишь писать нас.

Стоит, однако, узнать нам, какие служители нужны

230 Доблести той, что мы зрели и в войнах, и в мирное время,

Ибо не должно ее доверять недостойным поэтам.

Правда, царю угодив Александру, Херил пресловутый,

Скверный поэт, за стихи плохие, без всякой отделки,

Много в награду монет получил золотых македонских.

Все же, подобно тому как, коснувшись чернил, оставляют

Руки пятно иль заметку, поэты стихами дрянными

Подвиг блестящий чернят. Но царь тот же самый, который

Так расточительно щедро платил за смешную поэму,

Издал указ, что писать портреты царя Александра

240 Лишь одному Апеллесу, ваять же фигуры из меди

Только Лисиппу давал разрешенье. Но, если б призвал ты

Тонкого столь знатока искусств, постигаемых глазом,

Высказать мненье о книгах и этих творениях Музы,

Ты бы поклялся, что он из туманной Беотии родом.

Но не позорят тебя сужденья твои о поэтах,

Как и дары, что они с одобрения всех получили,

Оба любимых тобою поэта: Вергилий и Варий;

Ибо не ярче лицо в изваянии медном, чем мысли,

Чувства все славных мужей отраженья находят в созданьях

250 Вещих поэтов. И сам не желал бы я лучше беседы

Низменным слогом писать, чем песни слагать о великих

Подвигах, разные земли и реки, на горных высотах

Замки и варваров царства в стихах петь и войны, которым

Властью твоею конец на круге земном уж положен,

Януса храм запертой - божества-охранителя мира,

Страх перед Римом, парфянам внушенный твоим управленьем,

Если бы, сколько желанья, имел я и сил; но не терпит

Маленьких песен величье твое; и претит моя совесть