Виталий Калашников - Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

Жила-была изюминка, изюминка в стихах,
Поэт ей домик выстроил в строке о лопухах.
Но старый злой редактор не выносил стихи,
Сказал он: "Нужен трактор в строке про лопухи".
"Позвольте, эта строчка как раз для лопуха,
Для трактора есть поле или ВДНХ".
(А про себя подумал возвышенный поэт:
"Изюминку раздавит твой чертов драндулет").
Но старый злой редактор имел коварный ум,
Ему был нужен трактор, чтоб отобрать изюм.
Недаром ночью темной он изучил стихи
И мыслью вероломной обшарил лопухи.
И в них нашел он домик изюминки моей,
И выхватил он ломик и начал клясться ей:
"Изюминка, родная, зачем тебе поэт?
Ты здесь совсем одна, я искал тебя сто лет.
Тебя я завтра выну из мерзкого стиха,
А в строчку трактор вдвину на место лопуха".
Но кто не видит лунки под старческой губой,
Куда стекают слюнки полоской голубой?
И пусть редактор ломом ей стекла разбивал,
И пальцем загрязненным по стенам ковырял,
Она забилась в угол и плакала всю ночь,
И призывала друга, а друг не мог помочь.
Но утром он ворвался — блистательный поэт,
Надменно разрыдался и очень крикнул: "Нет!"
Тут разразилась битва — чудовищная сечь.
Блистала, словно бритва, отточенная речь.
(Ведь дрались не мечами редактор и поэт,
А дерзкими речами сражались десять лет).
Но вот добил злодея сжигающий глагол,
Злодей воскликнул "Где я?" — и грохнулся об пол.
Но отдал душу богу истерзанный поэт —
Он сил потратил много, когда он крикнул: "Нет!"
Осталась лишь изюминка, изюминка в стихах,
И ржавый трактор в мертвых редакторских руках
И вот за все за это, от женщин до коров,
Навидят все поэтов, а не редакторов.

Запереться аскетом, теряя при этом
Тьму попоек и дружб, вдохновений и женщин.
Я уже не хочу быть здесь лучшим поэтом
Я хочу быть старейшим.

На скалистом уступе,
Над морем бескрайней тайги,
У монгольской границы
Кедр настолько прекрасный.
Что кажется слышал шаги
И пришел поучиться.

Он пронзил эту гору —
Веками он пил ее сок
До последней росинки.
Вдоль тропы только камни —
Какой там последний глоток —
Ни цветка, ни травинки…

Ты мне скажешь: анчар,
И судьба его медленный ад,
Он один в этом свете,
Но куда б ни летел над тайгой
Восхищенно завистливый взгляд —
Это все его дети.

Отчего летит корыто
Из высока терема?
Оттого что понапрасну
Молодость потеряна.

Люблю цветы —
Их любишь ты.
И тайны книг —
Ты любишь их.
Я все люблю,
Что любишь ты:
Деревья, книги,
Суп, мечты,
Цветы, театр,
Весну, поля,
Деревню, город
И себя.

И от рождения третьего дня,
В час, когда не было у колыбели
Мамы и папы — они проглядели —
Божия искра попала в меня.

Можете даже сейчас поглядеть:
Искра горит. Она будет гореть.
Только всего, что и есть у меня —
Божия искорка — радость моя.

На руках у меня тепло,
Что по телу ее текло,
На губах у меня еще
Теплота ее губ и щек,
А глаза до сих пор хранят,
Как глаза у нее горят.
Колокольчик в ушах звенит —
Так она со мной говорит.
И вокруг загустел, как воск,
Чудный запах ее волос.
Рано утром ушла домой,
Но она до сих пор со мной.

Любимец солнца, я был очень рад
Любить в ответ, но наступил закат…
Люблю тебя, спокойная луна —
Ушедшим солнцем ты освещена.

Ах, критик, над стихами хмуря лоб,
Что он поймет, в моих стихах закопан,
Ведь снова он глядит сквозь микроскоп
На то, что видно лишь из телескопа.

Трубку покурю,
Чай попью.
Сейчас январь.
Скоро июнь.
Скоро июнь — лето,
А летом
Я запою —
Стану поэтом.
Поэтому
Вовсе не плачу
Скучной зимою…
Я только пращур,
Станущий мною.

Полторы недели ждать —
Лучше я повешусь!
В это срок я мог создать
Книгу или крепость.

Мог бы все разрифмовать,
Что зарифмовалось,
Но пришлось сидеть и ждать —
Сердце отлучалось.

Эпопея

Помнится — пошла орда.
Поселенья, города
Звуки топора будили
Братцы, нас поработили.