Виталий Калашников - Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

Он спал тяжело и проснулся лишь перед обедом,
И горло потрогал, когда стал пиджак надевать,
И бабка сказала: "А ну-ка беги за ним следом,
А то на душе неспокойно мне — вдруг он опять…"

Он центр обошел в третий раз и во встречные лица
Глядел напряженно, и было понятно без слов,
Что взглядом своим он все ищет, за что зацепиться,
Но взгляд все скользил, и его все несло и несло.

Когда же он вышел на станцию и, папироску
Спросив у прохожего, жадно ее закурил,
Я больше не выдержал — выбежал из-за киоска
И с криком помчался, и ноги его обхватил.

Он часто дышал и все ждал, когда я успокоюсь,
Дрожащей рукою меня прижимая к груди.
"Ты что разорался?"
"Я думал, ты прыгнешь под поезд".
"Ну что ты, братишка… уже все прошло… ты иди".

Я бродил среди диких скал,
Вдалеке от любимых рож,
Я не то что от них устал,
Просто слишком на них похож.

И глядел на морской прибой,
И молился за них за всех —
Я беседовал сам с собой,
Обращаясь куда-то вверх.

Но в счастливой своей тоске
Не один я бродил, о нет!
За спиною в морском песке
Различал я мельчайший след.

И на каждый ответ немой,
Говоря и ступая в такт,
Собеседник незримый мой
Улыбался: все так, все так.

И упала завеса чар,
И раздался беззвучный гром,
Только истины теплый шар
Окружал нас со всех сторон.

Но недолог был мой улов.
Мир ворвался одним броском.
Лишь одна полоса следов
За спиною в песке морском.

Лишь громадины черных скал,
Лишь канаты седых валов,
Только мира немой оскал
И одна полоса следов.

Безутешен был мой упрек:
Тот, кто должен быть всех нежней,
Почему же ты так жесток
В миг, когда ты всего нужней?

Если все разлетелось в прах,
Если сердца разрушен дом,
И один лишь кромешный страх
В мире странном и нежилом,

О, верни нас в свои сады!
И услышал я в облаках:
"Тише, это мои следы.
Я несу тебя на руках".

Тебя все чаще поднимают на смех,
и правда, ты теперь совсем жалка.
Но я — ловец, в тебя влюбленный насмерть,
чувствительней любого поплавка.

Я стерегу тебя на этой глади,
предчувствуя твою живую кровь,
не для того, чтоб целовать и гладить.
И это не похоже на любовь.

Я сознаю — ты мне необходима,
не зная сам, зачем и почему,
но главное — чтоб ты не приходила
ни просто, ни по зову моему.

Остерегись, я все успел завесить
незримой паутиною сетей,
и на машинке чутко дремлют десять
паучьих пальцев нежности моей.

Есть искус, и ты его знаешь, и я говорю:
Не стоит ему поддаваться, ведь может случиться,
Что это ловушка — окно распахнуть февралю,
Когда он в него постучится продрогшею птицей.
Простая уловка, а ты ведь уже не вольна
Душе запретить потаенную слежку и сверку:
Смотри-ка: чуть станет мне плохо — и тотчас она
Закатит глаза и повалится лапками кверху.
Вот странно!
А это не странно, а это — силок.
Подкинутый искус душе — примерять парадигму,
Вот так Анна Павлова долго глядит на цветок
И вдруг произносит "Умрет он — я тоже погибну".
И все, и капкан. Паутина уже напряглась,
И сила слепая незримые тянет тенета:
Меж танцем и цветом налажена прочная связь,
И время цветка направляет пуанты полета.
А если душа потаенна, добра и нежна,
Тем больше найдется охотников смять, поживиться,

Хотя бы — дотронуться, да и самой ей нужна
Зацепка, опора — пусть розовый куст, пусть синица.
Но это приманка: щебечущий пестрый клубок,
В котором и жизни — на месяц. Зачем эфемеры,
Когда иммортели усеяли Юг и Восток?
Есть пляжи любви,
        есть приливы надежды,
                 созвездия веры.

Боже мой, как легко с тобой жить!
Так привычно, почти тривиально.
Нам придется кого-то убить,
Чтоб у нас была общая тайна.

Зажгу свечу и напишу сонет.
Сонет старинный с привкусом разлуки.
И вслух прочту, и растворятся звуки,
Смущавшие свечи высокий свет.