Юрий Одарченко - Стихотворения

Летя в небесной колеснице
И подымая ветерок:
«Что старче, ломит в пояснице?» —
«Перед грозой, Илья Пророк».

В перетопленных залах больницы
Сумасшедшие люди кричат.
Но я вижу окраины Ниццы
И луга, где коровы мычат.

Вот приходит высокий и строгий
Над людьми властелин — психиатр.
Он им стукает палочкой ноги,
Начиная привычный театр.

Подошедши к моей вероломной кровати,
Долго имя читает, поднявши очки:
«Это русский? Скажите, с какой же он стати
Здесь лежит?» — говорит, расширяя зрачки.

И потом прибавляет, высокий и строгий,
Улыбаясь концом папиросы своей:
«Если русский, — наверное, думает много,
Вероятно, о спутниках. Слушайте, эй!»

Но я вижу поэта в приветливой Каньи:
С книгой ходит, и белые чайки летят…
«Эти русские, просто одно наказанье»,—
Говорит психиатр, а больные кричат.

На палубе работают матросы,
Над морем пролетают альбатросы.

У печки погибают кочегары,
В прохладе нежатся ленивые гагары

Как пароходу минуть мины,
Вокруг которых плещутся дельфины.

Сам капитан в бинокль глядит
И видит в море рыбу-кит.

Киту привольно и отрадно,
А капитану так досадно:

Что море дремлет, солнце блещет,
Но в лихорадке флаг трепещет.

Сидят надменные вельможи
На тронах. Их пятнадцать тут.
Один сказал: «Великий Боже,
Ведь нам, пожалуй что, капут».

Другой взглянул на статуэтку,
Из кости жёлтого слона,
Поставил в книжечке отметку
И возразил: «ещё весна».

А третий молвил: «Миловзоры!»
Четвертый, пятый и шестой
Чертили пальцами узоры
На слое пыли вековой.
Седьмой, восьмой и два девятых
(Они ведь были близнецы)
Жевали пряники из мяты
И все молчали мудрецы.

Одиннадцатый и другие
Вдруг крикнули: «Банзай, банзай!»
И за слова свои благие
Живыми были взяты в Рай.

Сгибаясь, смуглые девицы
Несут корзины спелых ягод.
Из этих ягод вареницы
На всю деревню хватит на год.

Уселись девушки на травке,
Кто ножку трёт, кто шьёт платок,
А кто пришпилил на булавке
К прическе розовый цветок.

Опять старуха на пороге:
«Эй, девки, живо за водой».
И снова тянется дорога,
Ведущая на водопой.

Сгибаясь, смуглые девицы
Несут с водою кувшины.
И пением свободной птицы
Все вздохи их заглушены.

Они садятся не на травке,
Теперь уж поздний вечерок.
Ложатся в темноте на лавки,
Им светит сорванный цветок.

Меня не любят соловьи
И жаворонки тоже.
Я не по правилам пою
И не одно и то же.

В лесу кукушка на вопрос
Охотно отвечает,
И без ошибки смертный час
По просьбе отмечает.

Но если сто семнадцать раз
Вам пропоёт кукушка,
Не отвечайте ей тотчас:
Какая же ты душка!

Наверно, врёт кукушка.

Я болен страшною болезнью:
Но не проказой, не чумой —
Еще страшнейшею болезнью —
Пошел я по миру с сумой.

Встречать знакомых мне не стыдно —
«Ах, здравствуйте! Я очень рад.
На бал собрались? это видно.
Но что за странный маскарад?»

А я протягиваю руку
И мне, смеясь, дают пятак.
Я спешно пожимаю руку
И ухожу на свой чердак.

По щелям шепчут тараканы:
«Ну что, повесится ли он?»
Заглядывают мне [в карманы]
И видят — денег миллион.

На эти деньги покупаю
Вина, селёдки, папирос.
И в полутьме своей читаю
Безумный гоголевский «Нос».

Перед грозой родное дно
Покинули большие крысы.
Теперь уже давным-давно
Все эмигранты стали лысы.

Всё ждут: когда-нибудь потонет
Сверхокеанский пароход,
Он так в порывах ветра стонет,
Так страшно замедляет ход.

На пристани ликуют шумно,
И начинаешь думать сам,
Что поступили те разумно,
Кто верил только небесам.

Но множатся кресты Женевьевы,
И лысины, среди могил,
Заупокойные напевы
Бормочут из последних сил.

Я умираю бессловесно,
Как умирает скот.
Теперь давным-давно известно:
Так умирал народ.