Игорь Губерман - Гарики на все времена (Том 2)

Какая-то нечестная игра
играется закатом и восходом:
в пространство между завтра и вчера
бесследно утекают год за годом.

Нет сил и мыслей, лень и вялость,
а мир темнее и тесней,
и старит нас не столько старость,
как наши страхи перед ней.

Знаю старцев, на жизненном склоне
коротающих тихие дни
в том невидимом облаке вони,
что когда-то издали они.

Кто уходит, роль не доиграв,
словно из лампады вылив масло,
знает лучше всех, насколько прав,
ибо Божья искра в нем погасла.

Былое сплыло в бесконечность,
а все, что завтра — темный лес;
лишь день сегодняшний и вечность
мой возбуждают интерес.

Шепнуло мне прелестное создание,
что я еще и строен, и удал,
но с нею на любовное свидание
на ровно четверть века опоздал.

Ушедшего былого тяжкий след
является впоследствии некстати,
за легкость и беспечность юных лет
мы платим с переплатой на закате.

Другим теперь со сцены соловьи
поют в их артистической красе,
а я лишь выступления свои
хожу теперь смотреть, и то не все.

То плоть загуляла, а духу не весело,
то дух воспаряет, а плоть позабыта,
и нету гармонии, нет равновесия —
то чешутся крылья, то ноют копыта.

Уже мы стали старыми людьми,
но столь же суетливо беспокойны,
вступая с непокорными детьми
в заведомо проигранные войны.

Течет сквозь нас река времен,
кипя вокруг, как суп;
был молод я и неумен,
теперь я стар и глуп.

Поскольку в землю скоро лечь нам
и отойти в миры иные,
то думать надо ли о вечном,
пока забавы есть земные?

Погоревать про дни былые
и жизнь, истекшую напрасно,
приходят дамы пожилые
и мне внимают сладострастно.

Нет вовсе смысла втихомолку
грустить, что с возрастом потух,
но несравненно меньше толку
на это жаловаться вслух.

В тиши на руки голову клоня,
порою вдруг подумать я люблю,
что время вытекает из меня
и резво приближается к нулю.

Пришел я с возрастом к тому,
что меньше пью, чем ем,
а пью так мало потому,
что бросил пить совсем.

С годами нрав мой изменился,
я разлюбил пустой трезвон,
я всем учтиво поклонился
и отовсюду вышел вон.

Былое вдруг рыжею девкой
мне в сердце вошло, как колючка,
а разум шепнул мне с издевкой,
что это той женщины — внучка.

Небо с годами заметнее в луже,
время быстрее скользит по часам,
с возрастом юмор становится глубже,
ибо смешнее становишься сам.

Живу я очень тихо, но, однако,
слежу игру других, не мельтеша,
готова еще все поставить на кон
моя седобородая душа.

Чтоб нам, как мальчишкам, валять дурака,
еще не придумано средство;
Уже не телятина мясо быка,
по старости впавшего в детство.

Дружил я в молодости ранней
со всякой швалью и рваниной,
шампур моих воспоминаний
весьма-весьма богат свининой.

Нам пылать уже вряд ли пристало;
тихо-тихо нам шепчет бутылка,
что любить не спеша и устало —
даже лучше, чем бурно и пылко.

Не стареет моя подруга,
хоть сейчас на экран кино,
дует западный ветер с юга
в наше северное окно.

На склоне лет на белом свете
весьма уютно куковать,
на вас поплевывают дети,
а всем и вовсе наплевать.

Был я молод, ходили с гитарой,
каждой девке в ту пору был рад,
а теперь я такой уже старый,
что я снова люблю всех подряд.

Зимой глаза мои грустны
и взорам дам не шлют ответа,
я жду для этого весны,
хотя не верю даже в лето.

Полон жизни мой жизненный вечер,
я живу, ни о чем не скорбя;
здравствуй, старость, я рад нашей встрече,
я ведь мог и не встретить тебя.