Игорь Губерман: Гарики на все времена (Том 2)

Текучесть у природы — круговая,
в истории — такая же текучесть;
Россия прозревает, узнавая
свою кругами вьющуюся участь.

Увы, порядок этот вечен,
и распознать его не сложно:
везде, где Бог бесчеловечен,
там человек жесток безбожно.

Все шрамы на природе — письмена
о том, как мы неправы там и тут,
и горестными будут времена,
когда эти послания прочтут.

Унимается пламя горения,
и напрасны пустые рыдания,
что плывёт не заря постарения,
а густеет закат увядания.

Стоит жара, и лень амурам
в сердца стрелять, и спят они;
я Фаренгейта с Реомюром
люблю ругать в такие дни.

Зачем в устройство существа
повсюдного двуногого
Бог сунул столько бесовства,
крутого и убогого?

Душа моя во мне дышала
и много высказать хотела,
но ей безжалостно мешала
прыть необузданного тела.

Порой весьма обидно среди ночи,
что я не знаменосец, не герой;
ни язва честолюбия не точит,
ни жгучих устремлений геморрой.

Снова церковь — ив моде, и в силе
но творится забавная драма:
утвердились при власти в России —
те, кого изгонял Он из Храма.

Когда пожухшее убранство
сдувает полностью с ветвей
и веет духом окаянства —
томится мыслями еврей.

Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.

Скоро мы, как дым от сигареты,
тихо утечём в иные дали,
в воздухе останутся ответы,
что вопросов наших ожидали.

В горячке спора про художества
текущей жизненной картины
меня жалеют за убожество
высоколобые кретины.

Плывёт, качаясь, наше судно,
руководимое не нами,
по волнам дикого абсурда,
который клонится к цунами.

Душе моей пора домой,
в ней высох жизни клей,
и даже дух высокий мой —
остоебенел ей.