Анатолий Штейгер: Стихотворения

Ведь, вся земля: такой-же Божий Дом,
Как небеса, планеты и созвездья, –
Так отчего же, поселившись в нем,
Мы не боимся божьего возмездья?

Пройдет угар ненужной суеты,
Что было тайно, снова станет явно.
Виновны все: – виновен даже ты,
И без конца виновен я, подавно…

Поля покроет синеватый снег,
Но мы не станем радостней и чище…
Земля, земля! Что сделал человек
С тобой, веселое Господнее жилище?

Не до стихов… Здесь слишком много слез
В безумном и несчастном мире этом.
Здесь круглый год стоградусный мороз
Зимою, осенью, весною, летом.

Здесь должен прозой говорить всерьез
Тот, кто дерзнул назвать себя поэтом.

До вечера еще такой далекий срок,
Еще так много лжи, усталости и муки,
А ты уже совсем почти свалился с ног
И, двери заперев, тайком, ломаешь руки.

Как будто бы помочь сумеет здесь засов,
Как будто жизнь пройти не может через щели.
Сдавайся по добру! И несколько часов
Старайся дотянуть хотя бы еле-еле...

Не в памяти, а в нежности
Остался острый след.
Доныне по безбрежности
Лечу былому вслед.

И думаю, и думаю,
Хоть знаю — не вернуть.
Благослови тоску мою
Полуночная жуть.

Памяти изменчивой не верьте:
Поседев, былое не отдаст.
Только нежность сохранит от смерти,
Никому на свете не предаст.

Только нежность. От прикосновенья
Родилась и выросла она.
Только быстрой нежности мгновенья
Опьяняют благостней вина.

Ей одной изверившейся — верю,
Клятвой нерушимой не свяжу,
Самое заветное доверю,
Самое заветное скажу.

Вряд ли это лишь воображенье:
Сквозь бессонницу и темноту
Вспоминаю каждое движенье
Каждый жесть и каждую черту...
Папиросу вечную во рту...

Стыдно, смешно и тяжко
Помнить годами вздор:
Синюю эту рубашку,
Синий ее узор;
Ворот ее «на распашку»;
Пояс, на поясе пряжку...

Пусть теперь больничная постель
Приковала скоро год на месте,
Пусть давно за тридевять земель
Ты теперь... И вот не шлешь известий...
В прошлом были эти шесть недель,
Что мы в Ницце проводили вместе.

Где-то теперь мой друг?
Как-то ему живется?
Сердце, не верь, что вдруг
В двери раздастся стук:
Он никогда не вернется.

Мне ли, себе на зло?
(Или ему повезло).

Одна мечта осталась — о покое.
Не надо дружбы, все слова пусты,
И это слово — самое пустое.

(Для дружбы надо, чтобы было двое,
Одним был я, другим был воздух: ты)

В сущности, это как старая повесть
«Шестидесятых годов дребедень»…
Каждую ночь просыпается совесть
И наступает расплата за день.

Мысли о младшем страдающем брате ,
Мысли о нищего жалкой суме,
О позабытом в больничной палате,
О заключенном невинно в тюрьме.

И о погибших во имя свободы,
Равенства, братства, любви и труда.

Шестидесятые вечные годы…
(«Сентиментальная ерунда»?)

Опять Сентябрь. Короткий промежуток
Меж двух дождей. Как тихо в Сентябре!
В такие дни, не опасаясь шуток,
Мы всё грустим о правде и добре.

В такие дни все равно одиноки.
Кто без семьи и кто еще в семье...
Высокий мальчик в школе на уроке
Впервые так согнулся на скамье.

Старик острее помнит о прошедшем,
О, если б можно сызнова начать
И объяснить, что он был сумасшедшим...
Но лучше скомкать все и замолчать.

А в поле сырость, сумерки, безмолвье,
Следы колес, покинутый шалаш...
Убогим — хлеба, для больных — здоровье
И миру — мир Ты никогда не дашь.

Все может быть... Быть может есть — не рай,
Но что-нибудь, что отвечает раю:
Неведомый и непонятный край,
В котором... Только что я, в общем, знаю...

Но может быть... И если это есть,
То что нам делать в сущности на свете —
Ходить в кафе? работать? спать и есть?
Но мы не дети, мы, увы, не дети.

...переступить невидимую грань
И все вдруг станет радостней и чище.
Отец и няня... Няня, няня, встань,
Зачем ушла из детской на кладбище.