Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

На дивный запах Божьих лилий
Дадим мы Господу в ответ
Лишь смрадный дух автомобилей
Да сумасшедших дикий бред.

Заря погаснет над Невою,
И облака, как пауки,
Повиснут низко над землею,
И я завою от тоски.

Смертельным ужасом объятый,
Я побегу от пауков
Рысцою мелкой, виноватой,
Вдоль неприветливых домов.

Но лапой цепкой, студенистой
Меня, настигнув, схватит гад,
И в душу мне вольет нечистый
И соблазнительный свой яд.

Я – как паук за паучихой –
За проституткой поползу
И – свирепея, ночью тихой
Ее в постели загрызу.

Он в будни мерно за сохою
Шагал в ликующих полях,
А в праздник – с песней удалою –
Гулял и гикал в кабаках.

В избе, пропахшей горьким дымом,
Под ледяной метельный смех,
Он, как медведь, дремал по зимам,
Закутавшись в овечий мех.

Но лишь весною начинала
Чернеть полей окрестных ширь,
Душа в нем дивно оживала,
В нем просыпался богатырь!

И снова твердым, мерным шагом
Он шел за верною сохой
По зеленеющим оврагам
Под дружелюбной синевой.

Звенела летом легким звоном
Его блестящая коса –
И с быстрым падала поклоном
К его ногам лугов краса.

Во дни июльской грозной страды
С него стекал кровавый пот,
Но он не знал ценней награды,
Чем урожайный, хлебный год.

Когда ж кончался птичий гомон
И осень в мир несла тоску,
То – вечный труженик – цепом он
Стучал задорно на току.

Потом он сыпал емкой мерой
Зерно златистое в мешки
И ехал с мельницы весь серый
От пыли, пота и муки.

И за весной весна летела,
И за годами шли года,
Но в нем не никла, не хирела
Душа под бременем труда.

И встречен смертью роковою,
Он умер сразу, не болев,
В саду, под яблонью, весною,
Под птичий радостный напев…

Вот почему порой не ладит
Мой дух с весельем городским:
Во мне живет мой старый прадед
И манит к нивам золотым.

Зовет старик к родным избушкам,
К зеленым отчим рубежам,
К осенним радостным пирушкам
И к тяжким, сладостным трудам!

В холод, в оттепель и в зной
Мимо серых, дымных хат
Ходит бравый отставной
Николаевский солдат.

И хотя на днях ему
Стукнет восемьдесят пять,
Бодро носит он суму
И не хочет помирать.

А когда бывает пьян,
Он поет про старину:
Про Малаховский курган,
Про Венгерскую войну.

С ярким пламенем в глазах
Говорит он про врагов,
И объемлет жуткий страх
Простодушных мужиков.

Рты раскрыв, они глядят,
Как в них метит костылем
Расходившийся солдат,
Точно въявь он пред врагом…

А когда Японец нам,
Обезумев, стал грозить,
То старик пришел к властям
И сказал: «Хочу служить!»

Видел я потом: рыдал
Старый, будучи не пьян,
И – рыдая, повторял:
«Наши сдали Ляоян!»

Будя бубенчиком лужайки,
Простор тревожа полевой,
На дребезжащей таратайке
Куда-то едет становой.

От пыли сер помятый китель
И сед его повисший ус –
И каждый деревенский житель
Снимает перед ним картуз.

Не зная долгих остановок,
Всегда он мчится средь полей
На гул кабацких потасовок,
На крики буйных бунтарей.

Сожгут ли сена стог в усадьбе
Иль конокрада свалит кол,
Умрет ли пьяница на свадьбе, –
Он все заносит в протокол.

К купцам, известным в околодке,
Он заезжает на лету,
С дороги, крякнув, выпьет водки,
Похвалит дочек красоту, –

И мчится дальше в ночь глухую
На зов настойчивый и злой,
И будит тишину ночную
Его бубенчик удалой.

И так всю жизнь. Без пыли седы
Теперь концы его усов,
Но так же в мире часты беды
И змей греха многоголов!

Быть может, пулею шальною
Из-за угла его сразят
И вольнодумной болтовнею
Его могилу оскорбят…