Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

И в сердце свое я вонзаю проклятья
За то, что я в цепи позорной звено,
За то, что ношу человека печать я,
За то, что и мне быть рабом суждено.

Последний пятак на прилавок!
Гуляй, не кручинься, душа!
Не мало проиграно ставок,
А жизнь во хмелю хороша!

Укачивай черные думы,
Баюкай тоску, алкоголь,
Под уличный грохот и шумы
Топи, заливай мою боль!

Твои безотрадные ласки
Знакомы… Знакомы давно!
Очнусь я назавтра в участке
И будет – как нынче, – темно.

Твое горевое веселье
Разбитую душу прожжет,
А завтра больное похмелье
Похабную песню споет!

Заползу я, как собака,
В угол грязный и глухой
И под занавесью мрака
Порешу я там с собой.
Снарядившись в путь-дорогу,
Я налью стакан вином,
Чтобы к смертному порогу
Подойти весельчаком.
Покурю, и на пол сплюну,
И – сдержав веселый крик, –
В петлю голову я всуну,
Синий высуну язык.
И коптилка жестяная
На загаженном столе
Замигает, дорогая,
И останусь я во мгле.
Руки ласковые Смерти
Труп повисший охладят,
И запляшут лихо черти,
Увлекая дух мой в ад!

«Шесть тонких гильз с бездымным порохом»
Вложив в блестящий барабан,
Отдернул штору с тихим шорохом,
Взглянул на улицу в туман.

Так ветер дьявольскими пальцами
Качал упорно фонари,
Спешил за поздними скитальцами
И пел одно: «Умри! умри!»

Все промелькнувшее, бесплодное
С внезапной дрожью вспомнил я,
И вот к виску дуло холодное
Прижалось нежно, как змея.

На золотом далеком куполе
Играл, дробясь, неясный луч, –
И пальцы – с трепетом – нащупали
К последней двери верный ключ.

Чего ж я медлю, замирающий?
И что мне скажут фонари?
Иль ветер, горестно рыдающий,
Не мне твердит: «Умри! умри!»

Я подойду к холодной проруби,
Никто не крикнет: «Берегись!».
Лишь рассекут крылами голуби
Туманом скованную высь.

И кану я на дно колючее,
И повлекусь теченьем вод,
И буду скрыт, пока певучая
Весна не взрежет твердый лед…

Настала ночь. Дрожу, озябла я…
Укрыться нечем, нет угла…
Покупщика на тело дряблое
Искала долго: — не нашла!

Лицо румянами испорчено,
От стужи голос мой осип:
И вот одна сижу, вся скорчена,
Под сеткой оголенных лип.

А — может — дело и поправится
И принесет пьянчужку черт…
Он — спьяну — скажет мне: «Красавица!
Малина-девка! Первый сорт!»

И буду водку пить горячую,
И будет молодости жаль…
Ах! льется дождь и зябко прячу я
Костяшки рук в худую шаль.

В ночном кафе играют скрипки,
Поет, как девушка, рояль
И ярко светятся улыбки
У жриц веселья — сквозь печаль.

Она проходит в черном платье
Меж тесно сдвинутых столов,
Она идет, как на распятье,
На пьяный крик, на грубый зов.

В ее глазах продолговатых
Таится жуткая тоска,
Она мечтает о закатах,
Живя у стойки кабака.

Она, как ласточка из плена,
Глядит на волю из окна,
Ей нужен свежий запах сена
И дальней рощи тишина.

И, отвечая на улыбки,
Она рыдающей душой
Летит за вольной песней скрипки
В простор прекрасный и родной.

Мерещится мне мальчик, пугливый и больной,
Отравленный печалью, заласканный мечтой.

Ему восторги чужды, ему неведом смех,
Ему знакомы тайны отверженных утех.

И вот – темнеют глазки, бледнеет краска щек
И губы что-то шепчут: мольбу или упрек?

И вот увяло тельце, душа в тоске, болит…
О, милый, бедный мальчик! О, страшная Лилит!

Слова Любви – мертвы, как рыбы,
Которых выбросило море
В часы прибоя на песок.
Их давят косных камней глыбы,
Слепят их чуждым блеском зори,
Цвет чешуи на них поблёк.