Борис Нарциссов - Письмо самому себе - Стихотворения и новеллы

Я в Лувре был. Гиганты Возрожденья
Михайло Ангел и львокрепкий бородач из Винчи
Творили красками и углем чудо:
На плоском углубляли мир,
Лепили тело в воздухе пространном.
Но было пусто и прекрасно в этом мире.
А паренек кудрявый, остроглазый
Загнул такой звериной, человечьей мукой
Вспотевшим бурлакам больные шеи.
А воздух – воздух был ему не нужен.

А как забыть Смирнова: на эстраду
Димитрий Алексеич выходил.
Совсем не романтичный, располневший.
Приятно улыбался, щурил по-котевьи глазки
И серебром чеканным рассыпался.
Но только в серебре фиоритуры
Взаправду Фауст бесталанный умирал
И за твое хватался сердце, умирая.

И много их, простых и немудрящих,
Поющих и глаголющих, взывая,
Имели и имеют Божий дар:
Единым словом всколыхнуть глубины
И человека в человеке разбудить.
Увы, не могут этого вершить
Ни острый галльский смысл.
Ни сумрачный германский гений.
И понял я:

Как в раковине на прибрежьи
Гудит глубинным шумом океан,
Так в них, простых и глиняных сосудах,
Звучит душа великого народа,
Которого взыскал Господь
И мукой, и прозреньем искупленья.

Вот и было видение в тонце сне
К истощению времени, грешному, мне.

Я был как бы сугубый, двойной естеством:
Каждодневный один, и другой – невесом.

Но, как эхо, из дальних скитов и могил
Он настойчиво верой отцов говорил.

Над землею болотной кромешная тьма
Налегла, укрепляясь собою сама.

Но еще и еще, точно пламя свечи,
Там и сям возгорались сиянья в ночи.

И, приблизясь, узрел я, что мерзость и тля,
Под ногами святых простиралась земля.

Смрады тленья она источала и хлад,
И гнездился в ней жабень и всяческий гад.

Но святые светились, не видя меня,
Точно воск, зажелтев от лица огня.

Точно воинством ратным из зерен взошли
И стояли на страже гиблой земли.

И в виденьи открылось, что молится рать,
Чтобы этой земле – просиять.

С холодных стран, с Карелии, от Колы,
В промерзших елях голосит норд-ост.
Темно. Под звездным Северным Престолом
По небу перекинут Млечный Мост.

И я в себя вбираю жуть просторов.
И путь в снегах, и древний запах хвой.
От Чуди белой до земли поморов
Ты слышишь ли ночной гудящий вой?

И стынут пальцы в теплых рукавицах,
И холодом проходит по спине.
И пращуров обветренные лица
Со мной идут – невидимо – во мне.

Когда в мятель предсмертная усталость
Клонила пращуров моих ко сну,
Медведица большая, им казалось,
Над лесом воем будит тишину.

Не заходя, алмазной колесницей
Семь звезд плывут, – как северным гербом.
Века здесь шли кровавой вереницей.
А кровь роднит. Не забывай о том.

Малые черные люди
Жили в пещерах. Сильней
Кожу их, чуяли, студит
Ветер с Полночных Огней.

Прямо в закатное море
С шумом бежала река.
Люди со страхом и горем
Видели: издалека,

Чаще и чаще разливы,
Дико стремила вода,
Переливаясь бурливо,
Глыбы зеленого льда.

Малые черные люди
Помнят их первый приход:
Скрежет, как острою грудью
Челн продирался сквозь лед.

Враг ли неведомый, друг ли?
Вышли из дымных пещер…
Запад горел, точно угли.
Север, как камень, был сер.

Были обветрены лица
Белых высоких людей
В шкурах полярной лисицы,
Зверя Холодных Полей.

Молча смотрели на дали
Зеленоватые вод.
В страшных глазах увидали
Черные северный лед.