Борис Нарциссов - Письмо самому себе - Стихотворения и новеллы

Были ризы темно-лиловые.
Полз тихонько шепот старух.
Да от ладана шел елового
Горьковатый смолистый дух.

Стояли в церкви заброшенной
Каких-то двое солдат,
Попик голодный, взъерошенный
Кадил возле царских врат.

А когда он прибрал Евангелье
И престол пеленой покрыл,
Темный купол два Божьих ангела
Осветили взмахами крыл.

Титан, мятежный дух, зарница
Того, что знаньем мы зовем…
Не ты ли тот, кого потом
Израиль в страхе звал Денницей?..

Был дик и жалок человек:
Он грыз сырые кости жадно,
Следил несмысленно и стадно
Светил необъяснимый бег.

Он был как зверь. Но были боги.
Была отрадна жизнь богов.
Олимпа трудные отроги
Скрывала пена облаков.

Был Зевс ревнив: воздвиг на страже
Провал, и пропасть, и закон –
Да смертный не помыслит даже,
Что может быть как боги он.

Но был огонь похищен с неба
И тайно человеку дан.
На сонмище в день оный не был
Лишь он, нахмуренный титан:

«Я свет принес и вам, и многим –
Запретный, мысленный эфир.
Смотрите, как яснеет мир:
Отныне будете как боги…»

Титан к скале прикован. Тщетно
Пробитой дланью цепи рвет
И мох терзает безответный.
Внизу стогласый Понт ревет

И, воздымая мерно руки,
Рыдает хор Океанид.
И ветер множит плача звуки
И солью слез глаза слепит.

«О брат, смирись!..» «Мой враг не вечен!»
«Проси пощады!…» «Знаю: срок
Зевесу Мойрою отмечен.
Древней титаны: ведом рок

Титанам лучше, чем Крониду…»
Но блеск и грохот. Страшен гнев
Отца богов. Рассвирепев,
Скалу он вержет в тьмы Аида.

«Клянусь я Стиксом: коршун Ночи
Уснувший Тартар возмутит,
И над тобою заклекочет,
И клюв копьем в твой бок вонзит…

Так будь, пока в Аид не снидет
Своею волею другой…»
………………………………………………

Титан! Ты помнишь, как в Аиде
Он шел пронзенною стопой?

Когда потемнеет, выходят они.
Сначала увидишь ты только огни,

Но после, всмотрясь, очертания тел,
И дланей, и крыл, и нацеленных стрел.

В морозную ночь Скорпиона изгиб
Ползет, и как будто бы шорох и скрип

Суставчатых ног и сухой чешуи
Расслышат сторожкие уши твои.

А в книгах старинных, где желты листы,
Найдешь ты всё тех же Небесных черты:

Охотник наотмашь заносит копье,
И гладкая Гидра свернулась и пьет.

Их жизнь высока. Как священный обряд,
На запад свой путь совершает их ряд.

Не вечны, но длительны. Божьи рабы,
Они отмеряют теченья судьбы.

И наш соучастник в грядущих скорбях,
У самого моря в закатных кровях,

И ночью их книгу сквозь звездный туман
На острове малом читал Иоанн.

Когда гудело и хлестало шквалом,
И озеро, внезапно озверев,
О плоский берег билось в исступленьи,
И голос грома говорил,
Другие дети прятались под лодки:
Не очень страшно, но смотреть
Нехорошо и неприятно.
А он стоял,смотрел на тучи,
Ползущие упорно серым,
Косматым пологом по небу,
И слушал ветер,влажный плеск,
И мерное дыхание грозы,
И Божьей красоте дивился.
Сам был как девушка.
Но в бурю парус
Умел поставить крепкою рукою,
А если парень дюжий,
Задира и буян, его толкал на ловле, –
Смотрел тому в глаза, молчал, –
И уходил задира прочь,
И, уходя, ворчал: «Сын громов…»

Когда подрос, ходил кИоканану
Иоканан был:«нет». Но где же было «да»?
Железный Рим давил народы,
Топтал, как гроздья виноградарь.
Точилогнева исполнялось кровью.
Закон Единого был старым свитком
В ларце убогой синагоги.
И брат, и Симон, и Андрей
Качали головами «Плохо…»
Иоканан грозил, но не было исхода.
Был мир прекрасен.
Иоканан был страшен — гласом льва,
В пустыне вопиющего. Однажды
В толпе он указал:
«По мне Сей больший: недостоин
Ремня Его сандалий развязать».
И вот пошли с Андреем, и внимали.
Когда ушли, был час десятый, –
Но Симону о всем
Поведали еще в тот самый вечер.