Георг Гейм: Стихи

Остальные вслушиваются,
Словно жабы в красных пятнах огня.
Их постели — как большой город,
Крытый тайной черных небес.

Поп поет. В ответ ему каркает
Их молитв жуткий пересмех.
Их тела трясутся от гогота,
Руки держатся за вздутый живот.

Поп склоняет колени у кровати,
Он по плечи ныряет в требник.
А больной привстает. В его руках
Острый камень. Рука его в размахе,

Выше, выше. И вот уже дыра
Вспыхивает в черепе. Священник — навзничь.
Крик
Замерзает в зубах навстречу смерти.

Люди высыпали на улицы,
Люди смотрят на небесные знаменья:
Там кометы с огненными клювами
И грозящие зубчатые башни.

Крыши усеяны звездочетами,
Их подзорные трубы вперились в небо.
Из чердачных дыр торчат колдуны,
В темноте заклиная свое светило.

Из ворот, закутавшись в черное,
Выползают хворобы и уродства.
На носилках тащат корчь и жалобы немощных,
А вослед, торопясь, гремят гробы.

Ночью толпы самоубийц
Рыщут, ищут свою былую силу
И, склоняясь на все четыре стороны,
Разметают пыль руками, как метлами.

Они сами — точно пыль на ветру.
Волосы устилают им дорогу.
Они скачут, чтоб скорей умереть,
И ложатся в землю мертвыми головами.

Некоторые еще корчатся. И зверье,
Слепое, вставши вокруг, втыкает
Рог им в брюхо. И мертвые вытягиваются,
А над ними — чертополох и шалфей.

Вымер год. Опустел от ветра.
Он повис, как намокший плащ,
И со стоном вечная непогода
Кружит тучи из глуби в глубь.

Все моря застыли. В волнах
Корабли повисли и медленно
Выгнивают. Течение не течет,
И врата семи небес на запоре.

Для деревьев нет ни зим и ни лет.
Им конец, и конец навеки.
Они тянутся иссохшими пальцами
Поперек забытых дорог.

Умирающий силится воспрянуть.
Вот он вымолвил единое слово,
А его уже нет. Где жизнь?
Его взгляд — как разбитое стекло.

Тени, тени. Смутные, потаенные.
Сновидения у глухих дверей.
Кто проснется страдать под новым утром,
Долго будет стряхивать тяжкий сон с серых век.

Плавучими кораблями
нас уносило вдаль.
Зимним блеском
полосовало нас.
В море меж островами
мы пускались в пляс.
Поток проносился мимо.
В небе была пустота.

Есть ли на свете город,
где я не стоял у ворот?
Ты ли там проходила,
чью берегу я прядь?
Сквозь умирающий вечер
светил мой ищущий свет,
Но только чужие лица
всплывали в его луче.

Я выкликал покойников
из отреченных мест.
Но и меж погребенных
не было мне тебя.
Шел я через поле,
деревья стояли в ряд,
Качая голые сучья
в стынущих небесах.

Я рассылал гонцами
воронов и ворон,
Они разлетались в сумрак
над тянущейся землей,
А возвращаясь, падали,
как камень, с карканьем в ночь,
Держа в железных клювах
соломенные венки.

Изредка слышен голос
в веянье ветерка,
Изредка ночью сон мой
лелеет твоя рука.
Все, что было когда-то, —
вновь у меня в глазах.
Но веется черный траур,
но сеется белый прах.

Королевство. Области красных полей.
Цепи, плети, охранники.
Здесь шуршим мы в крапиве, в репьях, в терновнике
Пред пугающим вызовом диких небес,

Пред гигантскими красными иероглифами,
Огненными зубьями целящимися в нас, —
И синяя отрава по сети жил
Судорожно вкрадывается в наши головы.

Наш неистов вакхантский пляс,
И что ноги наши в тысячах терний,
И что давят они крошечных червячков, —
Мы лишь издали слышим в собственных жалобах.

Наши легкие ноги — из стекла,
Наши плечи — под багряными крыльями,
А когда стекло разобьется вдрызг,
Мы плывем над его звонкими осколками.

О, божественные игры! Море огня.
Небо в пламени. Мы — одинокие
Полубоги. И наши волосатые
Ноги попирают камни руин.

Забвенный край, утонувший в мусоре,
Где лишь царским лбом качается дрок,
Нас хватая за ноги золотой рукой
И блудливо вползая под наши мантии.

Квакает жаба. Синий удод
Блеет, как увязшая в болоте коза.
Отчего такие узкие ваши лбы
И хохлы ваши встали дурацким дыбом?