Тимур Шаов: Песни

Сам Гендель был обжорой,
Гюго грешил инцестом,
А Фёдор наш Михалыч
В рулетку баловал,
И даже умный Ницше
Свихнулся, как известно,
Чайковский… Ну, это ладно…
А Мусоргский бухал!

И с обидой говорю я родне:
«Ох, напрасно вы пеняете мне!
Не скандалю и почти что не пью.
И цикуты вам в кефир не налью!
Ну да — носки я разбросал,
Батон цинично обкусал,
Пальто намедни заблевал,
Хорошее пальто…
Что взять с меня — ну кто есть я?
Пылинка в складке бытия!
Что я? Великие мужья
Творили чёрт-те что!
Вот смотри:
Руссо был мизантропом,
Есенин — хулиганом,
Лорд Байрон — тот был бабник,
Он это дело знал,
А, впрочем, как и Клинтон,
И Бунин с Мопассаном,
Вот Элтон Джон… Ну, это ладно…
А Мусоргский бухал!»

Стать Великим, что ль? Ну, просит родня!
Ох, тогда все запоют у меня!
Буду пить, курить и баб приводить,
И в туалете свет не буду гасить!
«А что носки, скажу, опять разбросал,
Так я ж Великий — я поэму писал!»
Да… У Великих, вишь, такая фигня —
Им всё можно, им прощает родня!

Петрарка был занудой,
А Сартр — коммунистом,
А Пресли был сексотом —
Он на «Битлов» стучал.
Мазох был мазохистом,
Маркиз де Сад — садистом.
И все они бухали!
И Мусоргский бухал!

Эйнштейн мучил скрипку,
Бетховен мучил близких,
Тургенев был жестокий —
Он в зайчиков стрелял!
Но… Родне моей не легче
От этих истин низких.
Они говорят: «Всё это сплетни!»
Да! Но Мусоргский бухал!

По зрелищу хорошему скучая,
Искусства театрального взыскуя,
Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек —
Что о театре вам сказать могу я?
С парковками, во-первых, хреновато
В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке.
Ведь Станиславский говорил когда-то:
«Театр начинается с парковки!»

Спектакли тоже, скажем так, не гениальны.
Ну вяло, слабо, мелко. Не цепляет!
Прочтенья классики стандартны и банальны.
Ну кто так ставит? Ну кто так играет?
Бездарно, скучно. Пыльно, как в могиле.
А ведь Станиславский с Немировичем писали:
«Театр — это вам не фигли-мигли,
Театр — это вам не трали-вали».

А не проявить ли мне инициативу снизу?
И не поставить ли спектакль самому?
Организую я, пожалуй, антрепризу,
И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».

В этой драме столько страсти,
Философии и грусти.
Там о конформизме и о власти,
О королях и о капусте.
И о чем молчит Герасим,
И зачем собака лает.
Что хотел сказать нам классик?
А тут ведь… Хрен же его знает!

Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука,
Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна.
Муму пусть будет ни кобель, ни сука —
Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.
И пожеланье для господ актеров:
Играть на стыке драматизма и гротеска.
Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов…
Кем заменить? Безруков да Хабенский.

А сценография пусть будет лапидарной,
Концептуальной, в стиле «Черного квадрата»:
Стоят ворота, а на них замок амбарный,
Как аллегория — мол, свободы нет, ребята.
А нам не нужен реализм залежалый,
У нас не будет самоваров и медведей.
И в действие введу я хор, пожалуй,
По типу хора греческих трагедий.

Кто там сказал:
«Времён распалась связь»?
А чёрта с два!
Начнем же, помолясь.

(Поёт хор)
На горе стоит ветла,
Под горой пылит подвода.
Тяжела ты, тяжела
Жизнь трудящего народа.

Птичка божья чик-чирик,
Ей на воле всё веселье.
А бедняга наш мужик
Жнёт и сеет, жнёт и сеет,
Жнёт и сеет!

А с другой-то стороны,
Есть порты и есть онучи.
Каша есть, а то блины.
Баба есть, на всякий случай.

Отпахал, напился пьян,
Да и дрыхнешь до восхода.
Так на хрена козе баян,
А крестьянину свобода?

А секут нас, слава Богу, через день
А за нашу нерадивость да за лень.
Выправляется хара Лтер наш дурной,
И за всё спасибо Барыне родной!

Наша Барыня красива и умна.
Справедливая и строгая она.
Ой, какое ты смиренное, признательное,
Коллективное ты наше бессознательное!

(Входит Барыня)
— Мой муж покойный был изрядным либералом,
Был книгочей, философ, в общем — балабол.
И юбки девкам дворовым не задирал он,
И мужиков принципиально не порол.