Алексей Черных: Евангелие от Иуды Искариота

Мой родственник, который с должным тщаньем

За мной ухаживал, свои дела забросив.

Иосиф мог себе позволить без боязни

Первосвященниковой гневной неприязни,

Поскольку человеком был богатым,

Явиться прямо к Понтию Пилату

За разрешеньем снять с крестов казненных

Для их достойного захороненья.

Он получил такое разрешенье

И всех троих несчастных осужденных

Похоронил на основаниях законных.

И сделал это лишь из состраданья -

Не как сторонник нашего ученья,

Надеясь этим дать мне облегченье

В моем болезненном и слабом состоянье,

Уняв мои душевные страданья.

На третий день поднялся я с постели, -

Свои болячки глупо было холить, -

Но, видя мою слабость, не хотели

Мои радушные хозяева позволить

Покинуть дом их в столь плачевном виде.

Но я настаивал. С известным чувством такта

Иосиф уступил мне, ясно видя

Мою решимость в этом странном акте.

Он дал мне двух рабов в распоряженье,

Чтоб те меня домой сопроводили.

И я, когда уже мы уходили,

Рабам такое сделал предложенье:

"Коль выполните вы одну работу,

Которая сейчас мне не по силам,

Вас отпущу обоих на свободу, -

Мне нужно сдвинуть камень от могилы."

Рабы те оба были иноверцы,

Поэтому без лишних лицемерий

Они свернули камень, что был дверцей,

Ведущею в могильную пещеру.

Мы тело Иисусово достали

И вынесли наружу, развязали

Платок на голове, распеленали

Все остальные погребальные детали.

Обилием глаголов пустотелых,

Что отзвенели в предыдущей фразе,

Не описать в сухом моем рассказе

Мои терзания над неподвижным телом.

Я собирался умереть с ним рядом, -

Кинжал заранее был спрятан под хламидой,

Осталось только мне его булатом

Свершить свой суд - собою быть убитым.

Я так и сделал бы, меня остановили

Рабы, которые мне с камнем помогали.

Они, хоть я их отпустил, не уходили,

Неподалеку, замерев, стояли,

Как будто стража в скорбном карауле.

Когда рука моя ощерилась кинжалом,

Они из-за спины моей скользнули

И вырвали оружье столь удало,

Что я не ждал такого оборота.

Один из них сказал: "Ты зря, хозяин,

Решил свои покончить с жизнью счеты.

Одумайся, сейчас ты невменяем.

Умрешь ты здесь, нас обвинят в убийстве,

В вандальском осквернении могилы.

Без всякого судебного витийства

Толпа бы нас каменьями побила."

Другой добавил: "Нас и так уж могут

В кощунстве обвинить. Без промедлений

Нам следует отправиться в дорогу".

"Не жди, хозяин, злобных обвинений", -

Продолжил первый. Будто бы очнулся

От пут я наркотической отравы,

Поднялся на ноги, угрюмо оглянулся

И понял, что рабы, конечно, правы.

...И мы решили Иисуса тело

Перевезти в Вифанию, где были

В моем владении земельные наделы.

Там мы учителя втроем похоронили.

Глава 19

Вот все, читатель. Не надейся даже

Найти в моих записках след морали...

Весь ход событий не был мной украшен,

Хотя на том я б присягнул едва ли, -

Мы все, увы, мир видим субъективно:

Любой из авторов, кто написал когда-то

Хотя б с десяток строк, писал предвзято,

Пусть даже ненароком, импульсивно.

В горячечном чрезмерном возбужденье

И я не объективен безусловно,

Нельзя в истерзанном, разбитом настроенье

Быть рассудительным и хладнокровным.

Тем более, что душу рвет на части

Вина за необдуманность деяний.

Я то корю себя за все несчастья,

А то ищу слова для оправданий.

Уже три дня, как мы похоронили

Учителя. Его исчезновенье,

Коль верно то, что здесь мне говорили,

Объявлено чудесным воскресеньем.

И многие уже, наверно, верят,

Что он мессия, посланный на землю,

Чтоб приоткрыть в небесном царстве двери,

Но лишь для тех, кто бодрствует, не дремлет.

Воистину, как странно все свершилось:

Сначала Иисуса осудили,

Толпа визжала злобой, кипятилась,

Когда его к распятью пригвоздили.

Потом его назвали сыном Бога,

Вторым в след за Отцом в небесном царстве.

Познав при жизни разные мытарства,

Он получил посмертно слишком много.

Зачем учителю такое возвышенье?

Оно придумано его же палачами,

Чтоб им свою вину придать забвенью,

Сокрыв постыдное высокими словами.

Пред ним как пред распятым человеком

Склонюсь сильней, чем пред распятым богом,

Богам бессмертным не понять вовеки

Ни ужас боли, ни надрыв тревоги.

Не плачу я. Здесь у могилы скорбной