Римма Казакова: Стихи

Любить Россию нелегко,
она — в ухабах и траншеях
и в запахах боев прошедших,
как там война ни далеко.

Но, хоть воздастся, может быть,
любовью за любовь едва ли,
безмерная, как эти дали,
не устает душа любить.

Страна, как истина, одна, —
она не станет посторонней,
и благостней, и проторенней,
тебе дорога не нужна.

И затеряться страха нет,
как незаметная песчинка,
в глубинке города, починка,
села, разъезда, верст и лет.

Отчизны мед и молоко
любую горечь пересилят.
И сладостно — любить Россию,
хотя любить и нелегко.

Будет дальняя дорога,
то в рассвет, а то в закат.
Будет давняя тревога —
и по картам, и без карт.

Юность, парусник счастливый,
не простившись до конца,
то в приливы, то в отливы
тянет зрелые сердца.

Нет, не строки — дарованье
и природы, и судьбы, —
этих смут очарованье,
опьянение борьбы.

Не оплатишь это небо,
где — с орлами в унисон —
чувствуешь, как грозно, нервно
пахнет порохом озон…

Лето благостной боли,
постиженья
печального света…
Никогда уже больше
не будет такого же лета.

лето, где безрассудно
и построили, и поломали.
Лето с тягостной суммой
поумнения и пониманья.

Для чего отогрело
все, что с летним листом отгорело?
Но душа помудрела,
и она, помудревши, узрела

кратковременность лета,
краткость жизни, мгновенность искусства
и ничтожность предмета,
что вызвал высокие чувства.

Веселый флаг на мачте поднят —
как огонек на маяке.
И парус тонет,
и парус тонет
за горизонтом вдалеке.

А по воде гуляют краски,
и по-дельфиньи пляшет свет…
Он как из сказки,
он как из сказки,
таких на свете больше нет.

А море вдруг приходит в ярость —
такой характер у морей.
Куда ты, парус,
куда ты, парус,
вернись скорей, вернись скорей!

Но парус вспыхнул, ускользая,
и не ответил ничего.
И я не знаю,
и я не знаю,
он был иль не было его…

Постарею, побелею,
как земля зимой.
Я тобой переболею,
ненаглядный мой.

Я тобой перетоскую, —
переворошу,
по тебе перетолкую,
что в себе ношу.

До небес и бездн достану,
время торопя.
И совсем твоею стану —
только без тебя.

Мой товарищ стародавний,
суд мой и судьба,
я тобой перестрадаю,
чтоб найти себя.

Я узнаю цену раю,
ад вкусив в раю.
Я тобой переиграю
молодость свою.

Переходы, перегрузки,
долгий путь домой…
Вспоминай меня без грусти,
ненаглядный мой.

…Ну и не надо.
Ну и простимся.
Руки в пространство протянуты слепо.
Как мы от этой муки проспимся?
Холодно справа.
Холодно слева.
Пусто.

Звени,
дорогой колокольчик,
век девятнадцатый, —
снегом пыли!
Что ж это с нами случилось такое?
Что это?
Просто любовь.
До петли.
До ничего.

Так смешно и всецело.
Там мы,
в наивнейшей той старине.
Милый мой мальчик, дитя из лицея,
мы — из убитых на странной войне,
где победители —
бедные люди, —
о, в победителях не окажись! —
где победитель сам себя судит
целую жизнь,
целую жизнь.

У поезда, застыв, задумавшись —
в глазах бездонно и черно, —
стояли девушка и юноша,
не замечая ничего.

Как будто все узлы развязаны
и все, чем жить, уже в конце, —
ручьями светлыми размазаны
слезинки на ее лице.