Юз Алешковский - Средь других имен

Ты окружила нас запретами
И нарушаешь их сама.
Ты песня, вечно недопетая,
Ты воля, рабство и тюрьма.

Игрой прельстительно-преступною
Меня ты манишь на тропу
В познанье горько недоступное
И в безрассудную толпу.

Где пахнет потом и убийствами,
Разгромом, водкой, грабежом,
Безумных вожаков витийствами,
Цепями, петлей и ножом.

Паду ли с головой расколотой,
Или убью кого-нибудь,
Или награбленное золото
Швырну на мой случайный путь?

Или, по-прежнему лукавая,
Меня к иному уведешь,
Иною напоишь отравою,
Иной болезнью изведешь.

Полна веселья, зложелательства,
Быть может, бросишь ты меня
С непостижимым издевательством
В объятья чуждого огня.

И превратит он в дым и пепел
Все, что сгорает и горит,
И ржавые расплавит цепи,
Освободит и закалит.

Ты мне нужна, моя проклятая,
Нужна, как трудный тяжкий вздох.
Ты — страсть моя, враждой объятая,
В безбожном сердце — грозный Бог.

Убьешь ли ты меня нечаянно
Иль воздвигаешь эшафот,
А может быть, рука случайная
Мой труп в трущобе подберет?

А имя пылью подорожною
Смешаешь с прахом гробовым,
Или бессмертие тревожное
Пойдет в столетие за ним.

Смотрю на жизнь с недоуменьем,
С наивной жадностью детей,
Приглядываясь к пестрой смене
Людей, событий и страстей.

И я сама, актер-любитель,
Игрою своего лица
Любуюсь, как привычный зритель,
Не забываясь до конца.

И ощущаю я порою
Всю нереальность наших мук.
Наверно, даже смерть героя —
Удачный театральный трюк.

А в грозном торжестве победы
Я чувствую, лукавый раб,
Что победитель будет предан,
Что он устал и очень слаб.

И на кровавую потеху,
На важность нашей суеты
Смотрю с жестоким детским смехом
С моей пустынной высоты.

Хмельная, потогонная,
Ты нам опять близка,
Широкая, бездонная,
Российская тоска.

Мы строили и рушили,
Как малое дитя.
И в карты в наши души
Сам черт играл шутя.

Нет, мы не Божьи дети,
И нас не пустят в рай,
Готовят на том свете
Для нас большой сарай.

Там нары кривобокие,
Не в лад с доской доска,
И там нас ждет широкая
Российская тоска.

Что-то вспыхнуло, замерло, умерло,
Загоревшись до самых звезд.
Отнесли за каким-то нумером
На унылый тюремный погост.

Это все? Или было посмертное
Продолженье какое-нибудь?
Если было, я им пожертвую,
Мне не жалко его ничуть.

Будут старые вина литься,
Прозвучит поминальный тост.
Прах мой, будешь ли ты шевелиться,
Проклинать арестантский погост?

Что за дело мне, что болваны
Зашибут на мне честь и деньгу
И разлягутся на диванах,
Ну а я коченею в снегу.

Не гнию, распадаясь, не тлею —
Вековая хранит мерзлота.
И не знают вина и елея
Искаженные смертью уста.

Я — живая — пылала жаждой
К гордой славе, к любви, к вину.
А теперь влюбляется каждый
В отошедшую к вечному сну.

Выпивая бокал за бокалом,
Каждый грустные шепчет слова:
— Жаль, рожденье мое запоздало,
Очень жаль, что она не жива.

Но меня не согреет слава
После смерти в промерзшей мгле.
И лежащим в земле не по нраву
Трепетанье огня на земле.

Мы должны до вечерней поры
Заходить на чужие дворы,
Чтобы сбросить мешок наш с плеч,
Чтобы где-то раздеться и лечь.
Может быть, в неопрятном углу
Мы в чужую упрячемся мглу
И вздохнем, может быть, тяжело.
Нет, не греет чужое тепло,
И чужой плохо светит свет,
И на воле нам счастья нет.

Вспоминаю свой рдяный рассвет.
Он сулил не добро, не добро.
Как дерзко плясало в осьмнадцать лет
На бумаге мое перо.
Казалось, — пойду и все возьму,
Смою тоску, злобу и тьму.
Так казалось… А почему?
Говорят, что был излом, декаданс
И некий странный болезненный транс,
А я думаю — силы неловкий взлет,
А теперь ее никто не вернет.