Любовь Якушева - Стихотворения и переводы

Зачем ты над нами,
Зачем ты над нами,
печальная птица с большими крылами?
Печальнее осени в сердце глядишь,
печальнее листьев под солнцем паришь.

Зачем ты над нами,
зачем ты над нами,
усталая птица с большими крылами?

Усталая, словно несчстный борец,
уставший в объятьях змеиных колец.

Зачем ты над нами,
зачем ты над нами,
упрямая птица с большими крылами?

Упрямей, чем горный поток ледяной,
упрямей, чем лоб под моей сединой.

Чтоб выше стать, нам надо чище петь
и, выдувая звуки из свирели,
ни разу ошибиться не посметь
и ритму не ввернуть ненужной трели.

Не украшать, а медленно тянуть
все выше, выше, — из последней силы.
Пускай уже без кислорода грудь,
пускай от напряженья вздулись жилы, —

звени, поэт! До самой той черты,
пока твое дыханье не прервется
и, умирая, не услышишь ты,
как в твой напев стихающий вольется

мелодия иная, но в ладу
одном с твоим напевом. Легкокрыло
она твой дух подхватит налету
и в миг последний вырвет у могилы.

Только листья, только листья за окном
наполняют нетерпением мой дом.
Только темная горячая листва
манит лепетом живого божества.

Я стою — в который раз! — на рубеже
новой жизни, и душа настороже,
словно четкая за выпуклым стеклом
рыбка черная с вуалевым хвостом.

А вокруг мой заоконный, милый лес
тянет листья, тянет ветки до небес,
легким воздухом захлестывает грудь,
прогоняя нерешительность и грусть.

Я спешу, но осторожная душа
свой покой оберегает. Не спеша
черной рыбкой забивается в песок,
замирает ее рыбий голосок.

Скалярия по небу проплыла
и растворилась.

По соседней кровле
скользнула тень хвоста или крыла
небесной рыбы.
В уголке укромном
жизнь замерла,
желанья, как мальки,
рассыпались по зыби мелководья.
В окошке день висит.
И высоки
лугов небесных тучные угодья.
Где рыба на беленом потолке?
Где тень крыла на выцветших обоях?
Где солнце в лампе? Слезы на щеке?
И как мне жить наедине с собою?

Время, время! Птица смелая,
конь без седока!
Удержаться не сумела я, —
дрогнула рука.

И летит мой конь некованый
где-то вдалеке.
И безвестность уготована
дрогнувшей руке.

Там, у предела синих дальних стран
волшебный конь
срывается с откоса,
и, рассыпаясь, гаснет папироса,
стремительно зажатая в ладонь.

Там ты, тоскливый, страхом обуян,
там сердцу не хватает вдохновенья,
хотя руке достаточно уменья
воспеть цветущих примул океан.

Нельзя Отчизну горькую терять,
нельзя прижиться к берегу иному
и чужеземным слогом поверять
свою тоску по языку родному.

Я буду падать, возникая и кружась
я буду падать или, может быть, лететь.
Паду на поле — белым холодом лежать,
взовьюсь, и скажут: “Начинается метель”.

Когда же стану я прозрачней и быстрей,
чтоб сильный гром меня не смог уже догнать,
то, озабоченно на стекла посмотрев,
промолвит кто-нибудь: “Тоска. Дожди опять”.

Там, на горе, твоя могила
и небо белое над ней,
трава сухая. Если б было
возможно, — из ненастных дней,

от наших гроз, дождей обильных
в тот раскаленный край земли
воды послать, — чтоб на родимой
могиле — розы расцвели!

Я — поэтесса. Маленький сверчок.
Я так скажу, как не сказать поэту,
И голос тих, но мой шесток при этом
подвешен там, где небу горячо.
Я не о солнце, я — о высоте,
о раскаленной высоте небесной.
Тот белый свет, где в будущем воскресну,
внушает мне искать напевы те,

что, как цветы, красивы и просты
и как пески, бессмертны и печальны, —
и поиск мой меня не удручает,
а не дает дыханию остыть.

Прощай стишок. Ты мал и бестолков.
Но мне все можно: я почти у цели.
Я — поэтесса, и мои качели
летают у небесных потолков!