Любовь Якушева - Стихотворения и переводы

Огромное горе постигло Элладу.
Столько раздроблено тел
челюстями земли и воды,
столько душ
размолото жерновами, словно пшеница!
Реки вздулись от жижи кровавой
ради льняных колыханий,
ради дрожания бабочки, ради лебяжьей пушинки,
ради пустой оболочки, ради Елены.
Может быть, даже мой брат?
Соловей, соловей, соловей…
Что есть Бог? Что не-Бог? И что посредине?

“В Платрах не дают тебе спать соловьи.”

Заплаканная птица,
сюда, на Кипр, лелеемый волнами
и воскрешающий в душе отчизну
приплыл я с этой сказкой,
если правда, что это сказка, и люди снова
не попадутся в старую эту ловушку; если правда,
что некий новый Тевкр спустя десятилетья,
или Аякс, или Приам, или Гекуба,
или какой-то неизвестный безымянный,
увидевший забитый трупами Скамандр,
вновь не услышит вестников, пришедших объявить,
что столько боли, столько жизней
пропало в бездне
из-за бесплотной тени, из-за Елены.

Здесь, в этих темных комнатах,
где длятся мои тягостные дни,
я шарю по стенам, чтобы найти окно.
Открытое окно
мне будет утешеньем.
Но окон нет. Или я не умею
их отыскать. Но может быть, и лучше,
что я не нахожу их.
И может быть, свет стал бы для меня
еще одним насилием. Кто знает,
какие новые событья он покажет.

Стоят перед нами будущие дни
чредою выжидающих свечей —
живых, горящих, золотистых.

Дни прошлые остались позади:
ряд горестных свечей погасших.
Те, что вблизи, еще чуть-чуть дымятся,
оплывшие, холодные, кривые.

Я не хочу смотреть, их вид меня печалит,
печалит мысль об их начальном свете.
Гляжу вперед на золотые свечи.

Нет, я не оглянусь, чтоб ужаснуться,
как быстро потемневший ряд длиннеет,
как быстро множатся погаснувшие свечи.

Смерть, меня корчуешь снова, —
Я как дерево стою.
Не набросишь ты покрова
на живую жизнь мою.

Не сведешь меня в могилу,
мне сраженье по плечу,
и пока еще есть силы,
я сдаваться не хочу.

Пусть немало почвой этой
Выпито кровавых рек,
но лишь вспыхнет искра света —
ждет спасенья человек.

Не хочу, чтобы другие
шли к вершине без меня,
чтоб боролись со стихией
без меня мои друзья.

Будем праздновать все вместе
первый солнечный восход,
и своих посланцев чести
к нам пришлет любой народ.

Враг людей ненасытимый,
прочь с пути, грядет Весна!
Все мы — словно ствол единый,
Вся Земля — одна Страна!

Ошибка первая: ты — раб с начала жизни.
Вторая: рабский век владел твоей судьбой.
Ошибка третья: ты старался быть собой.
Четвертая: врагу не продавал Отчизны.

Когда б ты жил как все, — пусть даже нищим рваным, —
ты не был бы убит, не стал бы безымянным.
Ты не таскал бы на себе проклятья гири,
а мог бы стать подобным первому визирю!

Не оскорбляли бы тебя дельцы наживы,
кладя на гроб венок роскошный и фальшивый.
Но, сам палач, сам черный среди черных,
в наградах высших ты купался б — и позорных!

…Вот он лежит на опаленной шинели
С ветром, остановившимся в волосах,
С веточкой руты у левого уха.
Он похож на сад, внезапно покинутый птицами,
На песню, кем-то задушенную в темноте,
На часы гонца, которые остановились,
Едва взлетели ресницы: “Будьте здоровы, ребята!”
И время попало в окаменевший тупик…
…Вот он лежит на опаленной шинели.
Его окружают столетия мрака,
Собачьи скелеты охраняют зловещую тишину,
И время, когда оживают окаменелые голуби,
В слух обратилось.
Солнце сгорело, оглохла земля,
Но никто не слышал последнего крика.
Мир опустел с последним криком.

Под пятью кедрами — других свечей нет —
Он лежит на опаленной шинели:
Пустая каска в пятнах крови
Рядом с его полумертвой рукой,
А между бровей
Маленький горький родник — отпечаток судьбы,
Маленький, горький, красно-черный родник,
Где застывает сознанье!

О не смотрите, о не смотрите туда,
Откуда уходит жизнь. Не говорите,
Как высоко поднялся дым его сна, —
Еще один миг, еще один,
Еще один миг перешел в другой —
И вечное солнце вдруг осветило мир!