Вера Павлова - Стихотворения

Отдыхают парусные лодки
на краю воды, зари, земли.
Ветер треплет флаги и тишотки.
На тишотках пальмы, корабли
резче и пестрее, чем на деле.
Даже эти яркие края
Бог писал прозрачной акварелью,
оставляя белыми поля.

Весеннее сиянье грязи
прекрасней зимней чистоты.
Твой пафос антибуржуазен,
весна, просты твои понты:
пройтись без шапки, нараспашку,
разбрызгать шелковую грязь,
отдать последнюю рубашку —
ну, ту, в которой родилась.

Иду по канату.
Для равновесья —
двое детей на руках.

этот стишок
положи на ладонь
сожми кулачок
дунь
раскрой
ну что там?

Так пoлно, так бессмертно, так земнoі,
что кажется: еще одно мгновенье —
и
мгновенье остановится само,
без принужденья,
без предупрежденья.

Просто, совсем просто.
Проще, чем э-ю-я.
Старость — болезнь роста.
Неизлечимая.
Не разводи сырость.
Не валяй дурака.
Боль шьется на вырост.
Боль всегда велика.

Прежние были пробой пера,
а эта — проба крыла.
И я поняла, что любовь не игра.
И, кажется, выиграла.

Книга на песке.
Ветер дает мне урок
быстрого чтенья.

Я? Да так, ничего, починяю примус.
Так что, Экклезиаст, ты с камнями сам уж…
Кто в пятьдесят семь исправляет прикус,
тот в шестьдесят восемь выходит замуж,
в семьдесят девять кормит пирожными белок
в парке… Старое доброе детское средство —
самое вкусное оставлять напоследок,
чтобы сделать старость похожей на детство.

Явятся, сальны, слащавы, жеманны,
пялятся, жадные пальцы слюня…
Я старовата для роли Сусанны.
Старцы, оставьте в покое меня!
На порносайтах ищите нимфеток.
Прочь от купальни, а то закричу.
Солнце садится. Кончается лето.
Желтый листок прилепился к плечу.

— Муза-муза-муза!..
Снова она:
ходит под окнами,
стучит по решеткам подвалов,
зовет монотонно:
— Муза-муза-муза!..
Стихотворение спустя
я понимаю:
имя ее пропавшего кота —
Мурзик.

Я на разлуки не сетую.
Разве в разлуках дело?
Выйдешь за сигаретами,
вернешься — а я постарела.
Боже, какая жалкая,
тягостная пантомима!
Щелкнешь во тьме зажигалкою,
закуришь — и я не любима.

Люблю тебя лирическим сопрано,
живу пешком, надеюсь босиком
и ссадины, царапины и раны
зализываю русским языком.

Отдаться до конца, до буквы я,
не буксовать на т, на мягком знаке,
не уговаривать: твоя, твоя.
Есть тяга посильней любовной тяги,
есть тяготенье тягостней мж
и тяжелей любви пера к бумаге.
И есть окно на восемнадцатом этаже.

юная спит так
будто кому-то снится
взрослая спит так
будто завтра война
старая спит так
будто достаточно притвориться
мертвой и смерть пройдет
дальней околицей сна

под землею все земляки
под землею все кореши
господи уснуть помоги
досыта поспать разреши
всяк свояк в твоих небесах
научусь ли спать на спине
чтобы выспаться в пух и прах
и хоть раз проснуться вполне

Приснилось слово полнолоние.
Проснулась — месяц на ущербе
глядится в зеркало оконное.
Ich sterbe.

Балет на льду. На тонком-тонком льду,
дрейфующем на юг. Балет на льдине.
Из инея трико на балерине.
Пуанты. Па-де-де. Не упаду.

в объятиях стискивай
тихо качай на коленях
одну из единственных
первую из предпоследних

Вот что можно сказать обо мне:
не питала надежду и злобу,
не умела спать на спине,
потому что боялась гроба,
не лгала, не ткала полотна,
вызывала у зеркала жалость
и уснуть не могла одна,
потому что бессмертья боялась.

Не знаю, не уверена —
одна я? Не одна?
Как будто я беременна,
а на дворе война.
Раздвоенность не вынести,
не выплакать до дна.
Как будто мама при смерти,
а на дворе весна.

Лицо осторожно кладешь на
лицо, бровью трешься о бровь.
Любая любовь безнадежна.
Бессмертна любая любовь.
А если истлевшие правы,
и я передумаю быть,
как будут любить тебя травы,
как будут стрекозы любить!