Вера Павлова - Стихотворения

гром картавит
ветер шепелявит
дождь сюсюкает
я говорю чисто.

Уставясь на твою бабочку, на твой цветок,
как проситель — на орден, на пуговицу, на сапог,
боясь посмотреть начальнику прямо в зрачки…
Просителю — чинов, денег, дачу у реки,
мне же, Господи, грех просить — у меня
цветок, бабочка, сама середина дня…

Твое присутствие во мне меня —
ет все вовне и все во мне меняет,
и мнится: манит соловей меня,
и тополя меня осеменяют,
и облака — не облака, — дымы
от тех костров, где прошлое сгорело
и, выгорев дотла, осталось цело,
и эти двое на скамейке — мы.

Положа ландыш на нотную бумагу,
расшифрую каденцию соловья.
Соловей — растение: он впитывает влагу
и цветет,
соловей да ландыш — одна семья.
А я? А я, в тисках алфавита —
а — я, а мне сам брат — не брат,
речью, как пуповиной, обвита
и задушена.
Дарвин, Дарвин, хочу назад!

В хор, на хоры, в хоровод хорала,
гладить гласом нимбов чешую,
забывать, что для спасенья мало,
что "Тебе поем" Тебе пою.
Путь нетруден — не проси награды,
путь недолог, как от до до ля,
от вина — обратно к винограду,
от креста — до лунного ноля.

Благословляю вас, леса
вокруг облезлой колокольни.
Лесами больше небеса,
чем колокольнею, довольны,
тем более довольны птицы.
Эх, вот бы, пересилив страх,
и славословить, и молиться
не на коленях — на лесах!..

А может быть, биенье наших тел
рождает звук, который нам не слышен,
но слышен там, на облаках и выше,
но слышен тем, кому уже не слышен
обычный звук… А может, Он хотел
проверить нас на слух: целы? без трещин?
А может быть, Он бьет мужчин о женщин
дл этого?

Ты сам себе лестница — ноги прочнее упри,
ползи лабиринтом желудка, по ребрам взбегай,
гортанью подброшен, смотри не сорвись с языка,
с ресниц не скатись, только путом на лбу проступай
и волосы рви. Ибо лестница коротка.

О самый музыкальный на этом свете народ,
чьи буквы так мало отличаются от нот,
что — справа налево — я их могла бы спеть
той четвертью крови, которой порою треть,
порой — половина, порою — из берегов —
носом ли, горлом… И расступается море веков
и водной траншеей идет ко мне Моисей
с Рахилью Григорьевной Лившиц, бабушкой Розой,
прамамой моей.

Духи и буквы. Последние — инициалы.
Всякое слово немного — аббревиатура.
Скажем, Х с В, где бы ни были, кажутся алыми,
в лампочках, с плохо спрятанной арматурой.
Я я читаю курсивом в любой гарнитуре,
в Ж угадаю Башмачкина любящий почерк.
Возле ГУЛАГа Голгофа — аббревиатура,
после ГУЛАГа любое тире — прочерк.

Если бы я знала морскую азбуку, я поняла бы,
о чем клен машет листьями

Если бы я знала азбуку глухонемых, я поняла бы,
о чем клен машет ветками

Если бы я знала азбуку Морзе, я поняла бы,
о чем долдонит соловей на ветке клена,
среди листьев

Если бы я все это поняла, я бы знала, зачем
нужна азбука Кирилла и Мефодия

Близости лунный мед…
Вот уж два года
лоно мое цветет,
но не дает плода.
Золото полных сот.
Сытых пчел свобода.
Вот: мед, он и есть плод,
когда столько меда.

Как нестерпимо жалит жалость
к себе! И плачешь на плече.
Мне столько музыки досталось,
что целый зал ушел ни с чем,
ушел несолоно хлебавши.
Плачь. Место есть на небесах
подле на поле боя павших
для захлебнувшихся в слезах.

Удержать и думать нечего,
только — приостановить:
утро дотянуть до вечера,
вечер за полночь продлить
и склониться к изголовию,
оставляя на потом
день — большое предисловие
к сказанному перед сном.

А книги, если что, поделим так:
тебе — нечетные, мне — четные страницы
из тех, что мы друг другу вслух читали,
и поцелуем прерванное чтенье
возобновлялось полчаса спустя.

Не солнечнострунная лира,
увитая гроздьями роз,
но медленный труд ювелира —
огранка непролитых слез.
Не ради лучистости взгляда,
но чтобы совсем не пропасть…
И царскою будет награда —
возможность выплакаться всласть.