Вера Павлова - Стихотворения

Поцелуи прячу за щеку —
про запас, на случай голода.
С милым рай в почтовом ящике.
Ящик пуст. Молчанье — золото
предзакатное, медовое…
На твоей, моей ли улице
наши голуби почтовые
всё никак не нацелуются?

Господи, зачем ты в одночасье
столько раз сменяешь гнев на милость?
Отличать отчаянье от счастья
сердце до сих пор не научилось.
Не суди так строго, так жестоко,
но всесильной ласковой рукою
отдели тревогу от восторга,
боль от скуки, слабость от покоя!

У меня сногсшибательные ноги
и головокружительная шея,
и лёгкое, удобное в носке,
не сковывающее движенья
тело, и ветреные кудри.
Лучезарны вечера в эмпирее,
но совместно нажитые утра
мудренее.

Утро вечера мудренее,
дочка — матери.
На какую же ахинею
время тратили —
спорили, можно ли в снег — без шапки,
в дождь — без зонтика.
Нет бы сгрести друг друга в охапку —
мама! Доченька!

Не затем ли столько времени
я сама себя морочила,
чтобы платье для беременной
доносить за младшей дочерью,
чтобы свадебное белое
одолжить у старшей? Разве я
всё для этого не делала?
Вот только волосы не красила…

Подростковая сексуальность… А разве бывает другая?
Любовный опыт… А разве бывает другой?
Знаешь, любимый, о чём я ночами мечтаю? —
Стареть за ручку и в обнимку с тобой.
Мы будем первыми стариками на свете,
которые целуются в лифте, на улице, в метро.
Знаешь, что я думаю о Хлое, Манон, Джульетте,
о их малолетних любовниках? — Что это старо.

Мужчина женщине родина.
Мужчине женщина путь.
Как много тобою пройдено!
Родной, отдохни чуть-чуть:
вот грудь — преклони голову,
вот сердце — лагерь разбей,
и будем делить поровну
сухой остаток скорбей.

Ласковой акробатикой
сбитые с панталыку,
солнечные лунатики,
идём по карнизу в обнимку,
а люди ведут наблюдение,
бросив свои занятья:
вдруг избежим падения,
не разомкнём объятье?

Они влюблены и счастливы.
Он:
Когда тебя нет,
мне кажется —
ты просто вышла
в соседнюю комнату.
Она:
Когда ты выходишь
в соседнюю комнату,
мне кажется —
тебя больше нет.

Я думаю, что он придёт зимой.
Из нестерпимой белизны дороги
возникнет точка, чёрная до слёз,
и будет долго-долго приближаться,
с отсутствием приход соизмеряя,
и будет долго оставаться точкой —
соринка? Резь в глазах? И будет снег,
и ничего не будет, кроме снега,
и долго-долго ничего не будет,
и он раздвинет снежную завесу
и обретёт размеры и трёхмерность,
и будет приближаться — ближе, ближе
Всё. Ближе некуда. А он идёт, идёт,
уже безмерный

Какие лицо и тело иметь бы хотела?
Ники Самофракийской лицо и тело.
Как бы я мимо всяких венер летела,
как бы мне до аполлонов не было дела,
как бы моё плечо на ветру холодело,
как безвозвратно бы я покидала пределы
зала слепков!..

А может быть, биенье наших тел
рождает звук, который нам не слышен,
но слышен там, на облаках и выше,
но слышен тем, кому уже не слышен
обычный звукЕ А может, Он хотел
проверить нас на слух: целы? Без трещин?
А может быть, Он бьёт мужчин о женщин
для этого?

Одиночество — это болезнь,
передающаяся половым путём.
Я не лезу, и ты не лезь.
Лучше просто побудем вдвоём,
поболтаем о том о сём,
ни о том ни о сём помолчим
и обнимемся, и поймём:
одинокий неизлечим.

Прикосновение: наискосок,
как почерк первоклассницы, с наклоном.
С моей щеки отводишь волосок,
движеньем нежно-неопределенным
смещая вверх и влево облик мой,
и делаюсь оленеглазой гейшей…
Наискосок. При этом — по прямой,
дорожкой и кратчайшей, и скорейшей.

Фокус — в уменьшительно-ласкательных
суффиксах: уменьшить — и ласкать,
ласками уменьшив окончательно,
до нуля, и в панике искать,
где же ты, не уронила ль я тебя
в щелку между телом и душой?
Между тем лежишь в моих объятиях.
И такой тяжелый и большой!

Сначала приласкаю по верхам,
поверхностно, легко, колоратурно, —
рассыпчатое пиццикато там,
где надо бы напористо и бурно,
потом — смычком по тайным струнам тем,
что не были затронуты вначале,
потом — по тем, которых нет совсем,
точнее, о которых мы не знали.