Алексей Лозина-Лозинский - Противоречия - Собрание стихотворений

Пред отпертым окном, любуясь, как красиво
Заката луч багрит граненое стекло,
Усатый мушкатер пьет мюнхенское пиво.
А в комнате уже темно.

Рапира длинная с витою рукоятью,
Ботфорты тяжкие, позвякиванье шпор
И сброшенный кафтан. Сам мушкатер к Распятью
Подолгу обращает взор:

«Пусть на дуэли мне не одолеть маркиза,
Пусть жид, мой ростовщик, получит всё с меня,
Но пусть скорей придет хорошенькая Лиза,
Чертовка милая моя…

За это луидор я брошу вон тем нищим!»
И, покрутив усы, веселый мушкатер
В кисете шелковом, в штанах, за голенищем
Напрасно ищет луидор.

Ах, руина была молодою…
В вихре танцев звенел этот зал,
Разноцветною знати толпою
И улыбками дам он блистал.

Этот замок упорно когда-то
Отбивался от штурма врагов,
Здесь в воротах сражались солдаты,
Был завален убитыми ров.

Казематом та башня бывала:
В подземелья был паж заключен.
Дочь барона его целовала,
И узнал это старый барон.

А теперь здесь пастух утомленный
В жаркий полдень под сводами спит
Или путник, в мечты погруженный,
Долго бродит, глядит и грустит.

В Генуе, в гетто угрюмом,
Где подвижной Израэль
Бродит с галденьем и шумом,
В улице узкой, как щель,
С умной и ласковой Сарой
Жил, занимая чердак,
Вечно-задумчивый, старый,
Мудрый раввин Исаак.
Старшая дочь его, Хая,
Ходит к синьорам стирать,
Мера, дочурка меньшая,
В кухне должна помогать,
Сын его, Борух, сгибает
Спину за вечным шитьем,
Сам Исаак изучает
Тору и ночью и днем.

Кто молчаливей и скромней
Послушника Джордано?
Он над Писаньем много дней
Не разгибает стана,
Пред юной девой капюшон
Он опускает низко,
Уставу всех вернее он
Блаженного Франциска.
Но ночь… и ряса спала,
Под бархатом камзола
Кинжал хороший скрыт;
В тьме узкого канала
Неслышная гондола
По черни вод скользит.

Несчастна, но горда жена
Богатого сеньора.
Как долго молится она
Под сводами собора!
Иль на балконе, на гранит
Облокотясь лениво,
По целым дням она молчит,
Одна, грустна, красива…
Но ночь… и ждет гондолы
И ловит каждый лепет
Канала об уступ…
Чьи это баркаролы,
Изящный стан и трепет
Упорных, наглых губ…

Когда он в Риме жил – то хлеба
И зрелищ он не вымолял;
На отмелях его видало небо,
А он – начало всех начал.

А в Средние Века, суровый,
Он жил в алхимии мечтах,
Вотще искал источник жизни новой
В кабалистических огнях.

Но был он и толпы гигантом-демагогом:
Жег, как Кальвин; как Гус, был сам сожжен.
Он был певцом – Гомер, ведь это он.

В течении веков он претворялся в многом:
Он – мыслящий, готический собор,
И океан спокойный, и кондор.

В стужу лапландец едет на ловлю,
Едет Клитукко на утлой байдарке.
«Вот, – говорит, – я жене приготовлю
Славные с моря подарки».

Холодно, холодно в синем просторе;
Ветер ловца сквозь доху пробирает;
Берег – пустынный, пустынное море,
Льдины вдали проплывают.

В лодке Клитукко рыба трепещет;
В море, как нерпа, ныряет байдарка;
Рыбарь визжит от удачи и плещет
Веслами. Трудно. И жарко.

Видит он дым, струю голубую.
Море рычит и швыряет валами.
Будет он прыгать и рыбу сырую
Рвать всей семьею зубами.

Есть в Тироле сеть ущелий,
Где не бродят пастухи,
Не слыхать свирельих трелей,
Не помяты стадом мхи.
Пять хребтов остроконечных,
Словно лезвие ножа,
Расползлись в извивах вечных
От угрюмого кряжа.
Шесть меж ними трещин вьется,
Шесть ручьев по ним смеется.