Алексей Прасолов: Лирика

С вершины им видится лучше,
Какие там близятся дни,
А все эти страхи — летучи
И сгинут, как в небе они.

Как будто век я не был тут,
Не потому, что перемены.
Всё так же ласточки поют
И метят крестиками стены.

Для всех раскрытая сирень
Всё так же выгнала побеги
Сквозь просветлённо-зыбкий день,
Сквозь воздух, полный синей неги.

И я в глаза твои взглянул —
Из глубины я ждал ответа,
Но, отчуждённый, он скользнул,
Рассеялся и сгинул где-то.

Тогда я, трепетный насквозь,
Призвал на помощь взгляду слово,
Но одиноко раздалось
Оно — и тихо стало снова.

И был язык у тишины —
Сводил он нынешнее с давним,
И стали мне теперь слышны
Слова последнего свиданья.

Не помню, пели ль соловьи,
Была ли ночь тогда с луною,
Но встали там глаза твои,
Открывшись вдруг, передо мною.

Любви не знавшие, как зла,
Они о страсти не кричали —
В напрасных поисках тепла
Они как будто одичали.

И вышли ночью на огонь…
И был огонь живым и щедрым —
Озябшим подавал ладонь
И не кидался вслед за ветром.

Своею силой он играл —
Ему не надо было греться:
Он сам и грел, и обжигал,
Когда встречал дурное сердце.

А здесь он дрогнул и поник
Перед раскрытыми глазами:
Он лишь себя увидел в них
И, резко выпрямившись, замер,

Всё одиночество его,
Там отражённое, глядело
И в ту минуту твоего
В себя впустить не захотело.

И, одинокий, шёл я прочь,
И уносил я… нет, не память!
Как жадно всасывала ночь
Цветы припухшими губами!

Как время пёстрое неслось,
Как день бывал гнетуще вечен,
Как горько всем отозвалось
Мгновенье той последней встречи!

Прости, последней — для тебя,
А для меня она — вначале…
И стал я жить, не торопя
Души, которой не прощал я.

Прости, и пусть, как чистый день,
Мой благодарный вздох и радость
Вдохнёт раскрытая сирень
За домовитою оградой.

Не ты ль понять мне помогла
(Как я твои не смог вначале)
Глаза, что в поисках тепла
Мне вновь открылись одичало.

Я умру на рассвете,
В предназначенный час.
Что ж, одним на планете
Станет меньше средь вас.

Не рыдал на могилах,
Не носил к ним цветов,
Только всё же любил их
И прийти к ним готов.

Я приду на рассвете
Не к могилам — к цветам,
Всё, чем жил я на свете,
Тихо им передам.

К лепесткам красногубым,
К листьям, ждущим луча,
К самым нежным и грубым
Наклонюсь я, шепча:

«Был всю жизнь в окруженье,
Только не был в плену.
Будьте вы совершенней
Жизни той, что кляну.

Может, люди немного
Станут к людям добрей.
Дайте мне на дорогу
Каплю влаги своей.

Окруженье всё туже,
Но, душа, не страшись:
Смерть живая — не ужас,
Ужас — мёртвая жизнь».

Итак, с рождения вошло —
Мир в ощущении расколот:
От тела матери — тепло,
От рук отца — бездомный холод.

Кричу, не помнящий себя,
Меж двух начал, сурово слитых.
Что ж, разворачивай, судьба,
Новорождённой жизни свиток!

И прежде всех земных забот
Ты выставь письмена косые
Своей рукой корявой — год
И имя родины — Россия.

На пустыре обмякла яма,
Наполненная тишиной,
И мне не слышно слово "мама”,
Произнесенное не мной.

Тяжелую я вижу крышу,
Которой нет уже теперь,
И сквозь бомбежку резко слышу,
Как вновь отскакивает дверь.

Среди цементной пыли душной
Среди кирпичной красноты
Застигла будничную душу
Минута высшей красоты.

И было всё привычно грубо:
Столб, наклонившийся вперёд,
И на столбе измятый рупор —
Как яростно раскрытый рот.

Но так прозрачно, так певуче
Оттуда музыка лилась…
И мир был трепетно озвучен,
Как будто знал её лишь власть.

И в нём не достигали выси,
Доступной музыке одной,
Все звуки, без каких немыслим
День озабоченно-земной.