Редьярд Киплинг - Казарменные баллады и Семь морей (книги стихов)

И вот я, сэр Антони Глостер, умираю — баронет;

Я бывал у их Высочеств — помнишь газетный столбец?

«Один из властителей рынка». Дик, это — я, твой отец!

Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд;

Я шел напролом, а это — удачей теперь зовут.

Что за судами я правил! Гниль, и на щели щель, —

Как приказано было, я точно, топил и сажал их на мель!

Еда, от которой шалеют! Команда — Бог им прости!

И жирный куш страховки, чтоб покрыть опасность пути.

Другие — не смели, боялись: жизнь мол у нас одна!

(Они у меня шкиперами). Я же шел и со мной жена.

Я не раз обошёл вокруг света, И передышки ни дня.

Твоя мать копила деньжата, выводила в люди меня!

Я был счастлив, что я — хозяин, но ей было всё видней,

Она выбирала дорогу, а я слепо шел за ней.

Она подстрекнула взять денег, нашла расплатиться как,

И мы накупили акций и подняли собственный флаг.

В долг забирая уголь, питаясь Бог знает чем,

Мы клиперы приобретали

теперь их уже тридцать семь.

За клиппером клиппер грузился, блестяще шли дела,

Когда в Макассарском проливе внезапно она умерла.

Около Патерностера, в тихой синей воде,

Ее опустили в вечность. Я отметил на карте где.

Было нашим собственным судно, на котором скончалась она.

И звалось в честь нее «Мэри Глостер». Давнишние то времена…

Я плыл на попойку вдоль Явы и чуть не сел на мель,

Когда твоя мать мне явилась — и с тех пор мне противен хмель.

Я цепко держался за дело не покладая рук,

Копил (она так велела), а пили другие вокруг.

Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (не бывало знакомства нужней) —

Мы вместе начали дело: три кузницы, двадцать людей.

Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,

Патент на станок приобрел я, и тут мне опять повезло.

Я сказал: «Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод»,

Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.

А тут началось движенье — работа пришла сама:

Машины, котлы и трубы, огромные, как дома.

Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были и мрамор и клен,

Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон.

Водопроводы повсюду, с резьбою каждая дверь…

Но он умер в шестидесятых, а — я вот только теперь…

Я знал — когда строился «Байфлит», — я знал уже в те времена:

Они возились с железом! — Я знал — только сталь годна.

Первое растяженье! И стоило это труда,

Когда появились наши девятиузловые суда!

Меня закидали вопросами, я же текст им привел в ответ:

«Тако да воссияет перед людьми ваш свет».

Они пересняли, что можно, но я был мозгами богат,

В поту и в тяжелых сомненьях, я бросил их год назад.

Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен

Он был мастер в литейном деле, но — лучше, что умер он.

Я прочел все его заметки: их понял бы и новичок,

А я не дурак, не продолжить там, где мне дан толчок.

(Его вдова хоть сердилась, я чертежи разобрал.

Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.

Шестьдесят процентов с браковкой, мы могли их делать вдвойне.

И четверть мильона кредита — скажи спасибо мне!

Мне казалось — но это не важно, — что ты обожаешь мать.

Тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.

Харроу и Тринити Колледж! А надо бы в Океан!

Я хотел тебе дать воспитанье, но горек был мой обман.

Тому, что казалось мне нужным, ты вовсе и не был рад,

А то, что зовешь ты жизнью, я называю — разврат.

Гравюры, фарфор и книги тебя занимали зря,

Квартирой модной кокотки была квартира твоя.

Ты женился на этой костлявой, длинной, как карандаш.

От нее ты набрался спеси: но где же ребенок ваш?

Запрудила пол-Кромвель-роуда вереница ваших карет,

Но докторский кэб не виден, и наследника нет как нет.

(Итак, ты мне не дал внука, тобой окончен наш род),

А мать твоя в каждой поездке под сердцем носила плод.

Но убивал малюток, широкий морской простор,

Только ты, ты один это вынес!

Хоть мало что вынес с тех пор.

Лгун, и лентяй, и хилый: как будто себе на обед

Собирал ты корки с помоек. Мой сын не помощник мне, нет!

Для него есть триста тысяч и проценты с них каждый год,

Все это, видишь ли, Дикки, пущено мной в оборот.

Ты можешь не пачкать пальцев, а не будет у вас детей,

Все вернется обратно в дело. Но что там с женой твоей?

Она стонет, кусая платочек, в экипаже своем внизу:

«Милый папочка! Он умирает!» —

и старается выжать слезу.

Благодарен? О да, благодарен, но нельзя ли подальше ее?

Твоя мать ее не любила, а у женщин бывает чутье.