Владимир Маяковский - Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

Сегодня
    пулей
      наемной руки
застрелен
     товарищ Войков.
Зажмите
    горе
      в зубах тугих,
волненье
    скрутите стойко.
Мы требуем
     точный
         и ясный ответ,
без дипломатии,
        го̀ло:
— Паны за убийцу?
           Да или нет? —
И, если надо,
     нужный ответ
мы выжмем,
     взяв за горло.
Сегодня
    взгляд наш
           угрюм и кос,
и гневен
    массовый оклик:
— Мы терпим Шанхай…
           Стерпим Аркос… *
И это стерпим?
      Не много ли? —
Нам трудно
     и тяжко,
         не надо прикрас,
но им
      не сломить стальных.
Мы ждем
    на наших постах
              приказ
рабоче-крестьянской страны.
Когда
  взовьется
      восстания стяг
и дым
   борьбы
      заклубится,
рабочие мира,
      не дрогните, мстя
и на́нявшим
     и убийцам!
  

Читаю…
    Но буквы
        казались
мрачнее, чем худший бред:
«Вчера
   на варшавском вокзале
убит
  советский полпред».
Паны воркуют.
      Чистей голубицы!
— Не наша вина, мол… —
           Подвиньтесь, паны́,
мы ищем тех,
      кто рево́львер убийцы
наводит на нас
      из-за вашей спины.
Не скроете наводчиков!
За шиворот молодчиков!
И видим:
    на плитах,
        что кровью намокли,
стоит
  за спиной
      Чемберлен * в монокле.
И мы
     тебе,
    именитому лорду,
тебе
  орем
     в холеную морду:
— Смотри,
     гроза подымается слева,
тебя
  не спасет
      бронированный щит.
Подняв
   площадями
        кипение гнева,
народ
      стомильонный
         от боли рычит.
Наш крик о мире —
            не просьба слабых,
мы строить хотим
        с усердьем двойным!
Но если
    протянутся
         ваши лапы
и нам
      навяжут
      ужас войны —
мы Войкова красное имя
и тыщи других
      над собой
как знамя наше подымем
и выйдем
     в решительный бой.
  

Раскрыл я
     с тихим шорохом
глаза страниц…
И потянуло
     порохом
от всех границ.
Не вновь,
     которым за́ двадцать,
в грозе расти.
Нам не с чего
      радоваться,
но нечего
     грустить.
Бурна вода истории.
Угрозы
   и войну
мы взрежем
     на просторе,
как режет
    киль волну.
  

Теперь
   к террору
        от словесного сора —
перешло
    правительство
           британских тупиц:
на территорию
       нашу
         спущена свора *
шпионов,
    поджигателей,
           бандитов,
               убийц.
В ответ
   на разгул
        белогвардейской злобы
тверже
   стой
     на посту,
         нога!
Смотри напряженно!
         Смотри в оба!
Глаз на врага!
      Рука на наган!
Наши
     и склады,
      и мосты,
         и дороги.
Собственным,
      кровным,
            своим дорожа,
встаньте в караул,
        бессонный и строгий,
сами
  своей республики сторожа!
Таких
      на охрану республике выставь,
чтоб отдали
     последнее
         биение и дых.
Ответь
   на выстрел
         молодчика-монархиста *
сплоченностью
         рабочих
           и крестьян молодых!
Думай
   о комсомоле
        дни и недели!
Ряды
     свои
     оглядывай зорче.
Все ли
   комсомольцы на самом деле?
Или
  только
     комсомольца корчат?
Товарищи,
     опасность
         вздымается справа.
Не доглядишь —
        себя вини!
Спайкой,
    стройкой,
        выдержкой
               и расправой
спущенной своре
        шею сверни!
  

Динь, динь, дон,
динь, динь, дон,
день кошачьих похорон.
Что за кошки —
      восторг!
Заказал их Госторг.
Кошки мороженые,
в ящики положенные.
Госторг
    вез, вез,
прошел мороз,
привезли к лету —
кошек и нету.
Рубликов на тыщу
привезли вонищу.
Зовут Курбатова,
от трудов горбатого.
— На́ тебе
     на горб
дохлятины короб!
Нет такой дуры,
чтоб купила шкуры.
Подгнили они.
Иди, схорони! —
Динь, динь, дон,
динь, динь, дон,
все в грустях от похорон.
От утра
    до темноты
плачут кошки и коты.
У червонцев
         тоже
слеза на роже.
И один только рад
господин бюрократ.
Динь, динь, дон,
динь, динь, дон,
кто виновник похорон?