Владимир Маяковский - Том 9. Стихотворения 1928

Прислушайтесь,
         на заводы придите,
в ушах —
навязнет
       страшное слово —
            «вредитель» —
навязнут
       названия шахт.
Пускай
   статьи
      определяет суд.
Виновного
     хотя б
        возьмут мишенью тира…
Меня
     презрение
         и ненависть несут
под крыши
     инженеровых квартирок.
Мы отдавали
         им
          последнее тепло,
жилища
   отдавали, вылощив,
чтоб на стене
      орлом сиял диплом
им-пе-раторского училища.
В голодный
     волжский мор *
              работникам таким
седобородые,
      доверясь по-девически,
им
  отдавали
        лучшие пайки:
простой,
      усиленный,
             академический!
Мы звали:
     «Помогите!»
             И одни,
сменив
   на блузу
         щегольскую тройку,
по-честному
        отдали
           мозг и дни
и держат
       на плечах
           тяжелую постройку.
Другие…
       жалование переслюнив,
в бумажник
        сунувши червонцы,
задумались…
         «Нельзя ли получить
                 и с них…
долла́ры
      в золоте
           с приятным,
            нежным звонцем?»
Погладив
        на брюшке
         советский
              первый жир
и вспомнив,
         что жене
         на пасху
                 выйти не в чем,
вносил
   рублей на сто
         ошибок в чертежи:
«Чего
     стесняться нам
             с рабочим неучем?»
А после
   тыкался по консула́м
великих
   аппетитами
             держав…
Докладывал,
          что пущено на слом,
и удалялся,
     мятенький
         долла́рчик сжав…
Попил чайку.
          Дремотная тропа
назад
     ведет
     полузакрытые глаза его…
и видит он —
      сквозь самоварный пар
выходят
   прогнанные
             щедрые хозяева…
Чины и выезды…
        текущий счет…
и женщины
     разро́зились духами.
Очнулся…
     Сплюнул…
         «На какой мне черт
работать
       за гроши
        на их Советы хамьи?!»
И он,
     скарежен
      классовой злобо́ю,
идет
     неслышно
         портить вентилятор,
чтобы шахтеры
         выли,
         задыхаясь по забоям,
как взаперти
         мычат
           горящие телята…
Орут пласты угля́,
        машины и сырье,
и пар
      из всех котлов
             свистит и валит валом.
«Вон —
   обер —
      штаб-офицерьё
генералиссимуса
        капитала!!»

Стара,
   коса
стоит
     Казань.
Шумит
   бурун:
«Шурум…
    бурум…» *
По-родному
        тараторя,
снегом
   лужи
        намарав,
у подворья
    в коридоре
люди
     смотрят номера.
Кашляя
   в рукава,
входит
   робковат,
глаза таращит.
Приветствую товарища.
Я
   в языках
    не очень натаскан —
что норвежским,
       что шведским мажь.
Входит татарин:
          «Я
          на татарском
вам
 прочитаю
      «Левый марш».
Входит второй.
      Косой в скуле.
И говорит,
    в карманах порыскав:
«Я —
     мариец.
      Твой
          «Левый»
дай
 тебе
   прочту по-марийски».
Эти вышли.
       Шедших этих
в низкой
       двери
         встретил третий.
«Марш
   ваш —
наш марш.
Я —
 чуваш,
послушай,
    уважь.
Марш
     вашинский
так по-чувашски…»
Как будто
        годы
      взял за чуб я —
— Станьте
    и не пылите-ка! —
рукою
     своею собственной
          щупаю
бестелое слово
      «политика».
Народы,
   жившие
          въямясь в нужду,
притершись
       Уралу ко льду,
ворвались в дверь,
          идя
            на штурм,
на камень,
    на крепость культур.
Крива,
   коса
стоит
     Казань.
Шумит
   бурун:
«Шурум…
       бурум…»