Александр Кушнер - Стихотворения. Четыре десятилетия

Кричит птенец, сломавший шею.

За образец

Прощание по Хемингуэю

Избрать? Простились – и конец?

Он в свитерке,

Он в свитерке по всем квартирам

Висел с подтекстом в кулаке.

Теперь уже другим кумиром

Сменён, с Лолитой в драмкружке.

Из всех услад,

Из всех услад одну на свете

Г. Г. ценил, раскрыв халат.

Над ним стареющие дети,

Как злые гении, парят.

Прощай, старушка, этот тон,

Мне этот тон полупристойный

Претит. Ты знаешь, был ли он

Мне свойствен или жест крамольный.

Я был влюблён.

Твоей руки,

Твоей руки рукой коснуться

Казалось счастьем, вопреки

Всем сексуальным революциям.

Прощай. Мы станем старики.

У нас в стране,

У нас в стране при всех обидах

То хорошо, что ветвь в окне,

И вздох, и выдох,

И боль, и просто жизнь – в цене.

А нам с тобой,

А нам с тобой вдвоём дышалось

Вольней, и общею судьбой

Вся эта даль и ширь казалась –

Не только чай и час ночной.

Отныне – врозь.

Припоминаю шаг твой встречный

И хвостик заячий волос.

На волос был от жизни вечной,

Но – сорвалось!

Когда уснём,

Когда уснём смертельным, мёртвым,

Без воскрешений, общим сном,

Кем станем мы? Рисунком стёртым.

Судьба, других рисуй на нём.

Поэты тем

И тяжелы, что всенародно

Касаются сердечных тем.

Молчу. Мне стыдно. Ты свободна.

На радость всем.

«Любовь свободна. Мир чаруя,

Она законов всех сильней».

Певица толстая, ликуя,

Покрыта пудрой, как стату́я.

И ты – за ней?

Пускай орёт на всю округу.

Считаться – грех.

Помашем издали друг другу.

Ты и сейчас, отдёрнув руку,

Прекрасней всех!

В КАФЕ

В переполненном, глухо гудящем кафе

Я затерян, как цифра в четвёртой графе,

И обманут вином тепловатым.

И сосед мой брезглив и едой утомлён,

Мельхиоровым перстнем любуется он

На мизинце своём волосатом.

Предзакатное небо висит за окном

Пропускающим воду сырым полотном,

Луч, прорвавшись, крадётся к соседу,

Его перстень горит самоварным огнём.

«Может, девочек, – он говорит, – позовём?»

И скучает: «Хорошеньких нету».

Через миг погружается вновь в полутьму.

Он молчит, так как я не ответил ему.

Он сердит: рассчитаться бы, что ли?

Не торопится к столику официант,

Поправляет у зеркала узенький бант.

Я на перстень гляжу поневоле.

Он волшебный! Хозяин не знает о том.

Повернуть бы на пальце его под столом –

И, пожалуйста, синее море!

И коралловый риф, что вскипал у Моне

На приехавшем к нам погостить полотне,

В фиолетово-белом уборе.

Повернуть бы ещё раз – и в Ялте зимой

Оказаться, чтоб угольщик с чёрной каймой

Шёл к причалу, как в траурном крепе.

Снова луч родничком замерцал и забил,

Этот перстень… На рынке его он купил,

Иль работает сам в ширпотребе?

А как в третий бы раз, не дыша, повернуть

Этот перстень – но страшно сказать что-нибудь:

Всё не то или кажется – мало!

То ли рыжего друга в дверях увидать?

То ли этого типа отсюда убрать?

То ли юность вернуть для начала?

* * *

Взметнутся голуби гирляндой чёрных нот.

Как почерк осени на пушкинский похож!

Сквозит. Спохватишься и силы соберёшь.

Ты старше Моцарта. И Пушкина вот-вот

Переживёшь.

Друзья гармонии, смахнув рукой со лба

Усталость мёртвую, принять беспечный вид

С утра стараются. И всё равно судьба

Скупа, слепа,

К ним беспощадная. Зато тебя щадит.

О, ты-то выживешь! Залечишь – и пройдёт.

С твоею мрачностью! Без слёз, гордясь собой,

Что сух, как лёд.

А эта пауза, а этот перебой –

Завалит листьями и снегом заметёт.

С твоею тяжестью! Сырые облака

По небу тянутся, как траурный обоз,

Через века.

Вот маска с мёртвого, вот белая рука –

Ничто не сгладилось, ничто не разошлось.

Они не вынесли. Им непонятно, как

Живём до старости, справляемся с тоской,

Долгами, нервами и ворохом бумаг…

Музейный узенький рассматриваем фрак,

Лорнет двойной.

Глядим во тьму.

Земля просторная, но места нет на ней

Ни взмаху лёгкому, ни быстрому письму.

И всё ж в присутствии их маленьких теней

Не так мучительно, не знаю почему.

* * *

Исследовав, как Критский лабиринт,

Все закоулки мрачности, на свет

Я выхожу, разматывая бинт.

Вопросов нет.

Подсохла рана.

И слёзы высохли, и в мире та же сушь.

И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,

Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.

От Минотавра

Осталась лужица, точнее, тень одна.