Александр Кушнер - Стихотворения. Четыре десятилетия

И жизнь мне кажется отложенной на завтра,

На послезавтра, на другие времена.

Она понадобится там, потом, кому-то,

И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,

Усмотрит чудо

В том, что пружинкою свернулось заводной.

Как в погремушке, в раковине слуха

Обида ссохшаяся дням теряет счёт.

Пусть смерть-старуха

Её оттуда с треском извлечёт.

Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.

Плохая слышимость. Всё время рвётся нить.

«Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.

Как дальше жить?»

О жизнь, наполненная смыслом и любовью,

Хлынь в эту паузу, блесни ещё хоть раз

Страной ли, музою, припавшей к изголовью,

Постой у глаз

Водою в шлюзе,

Всё прибывающей, с буксиром на груди.

Высоким уровнем. Системою иллюзий.

Ещё какой-нибудь миражик заведи.

ДУНАЙ

Дунай, теряющий достоинство в изгибах,

Подобно некоторым женщинам, мужчинам,

Течёт во взбалмошных своих дубах и липах

Души не чая, пристрастясь к дешёвым винам.

Его Бавария до Австрии проводит,

Он покапризничает в сумасбродной Вене,

Уйдёт в Словакию, в её лесах побродит

И выйдет к Венгрии для новых впечатлений.

Всеобщий баловень! Ни войны, ни затменья

Добра и разума не омрачают память,

Ни Моцарт, при смерти просивший птичье пенье

В соседней комнате унять и свет убавить.

Вертлявый, влюбчивый, забывчивый, заросший

В верховьях готикой, в низовьях камышами,

И впрямь что делал бы он с европейским прошлым,

Когда б не будущее, посудите сами?

Что ж выговаривать и выпрямлять извивы,

Взывать к серьёзности, – а он и не старался!

А легкомыслие? – так у него счастливый

Нрав, легче Габсбургов, и долго жить собрался.

* * *

Слово «нервный» сравнительно поздно

Появилось у нас в словаре

У некрасовской музы нервозной

В петербургском промозглом дворе.

Даже лошадь нервически скоро

В его желчном трехсложнике шла,

Разночинная пылкая ссора

И в любви его темой была.

Крупный счет от модистки, и слёзы,

И больной, истерический смех,

Исторически эти неврозы

Объясняются болью за всех,

Переломным сознаньем и бытом.

Эту нервность, и бледность, и пыл,

Что неведомы сильным и сытым,

Позже в женщинах Чехов ценил,

Меж двух зол это зло выбирая,

Если помните... ветер в полях,

Коврин, Таня, в саду дымовая

Горечь, слёзы и черный монах.

А теперь и представить не в силах

Ровной жизни и мирной любви.

Что однажды блеснуло в чернилах,

То навеки осталось в крови.

Всех ещё мы не знаем резервов,

Что еще обнаружат, бог весть,

Но спроси нас: – Нельзя ли без нервов?

– Как без нервов, когда они есть! –

Наши ссоры. Проклятые тряпки.

Сколько денег в июне ушло!

– Ты припомнил бы мне ещё тапки.

– Ведь девятое только число, –

Это жизнь? Между прочим, и это,

И не самое худшее в ней.

Это жизнь, это душное лето,

Это шорох густых тополей,

Это гулкое хлопанье двери,

Это счастья неприбранный вид,

Это, кроме высоких материй,

То, что мучает всех и роднит.

* * *

Я шёл вдоль тяжёлой припухлой реки,

Забывшись, и вздрогнул у моста Тучкова

От резкого запаха мокрой пеньки.

В плащах рыбаки

Стояли уныло, и не было клёва.

Свинцовая, сонная, тусклая гладь.

Младенцы в такой забываются зыбке.

Спать, глупенький, спать.

Я вздрогнул: я тоже всю жизнь простоять

Готов у реки ради маленькой рыбки.

Я жизнь разлюбил бы, но запах сильней

Велений рассудка.

Я жизнь разлюбил бы, я тоже о ней

Не слишком высокого мнения. Будка,

Причал, и в коробках – шнурочки червей.

Я б жизнь разлюбил, да мешает канат

И запах мазута, весёлый и жгучий.

Я жизнь разлюбил бы – мазут виноват

Горячий. Кто мне объяснит этот случай?

И липы горчат.

Не надо, оставьте её на меня,

Меня на неё, отступитесь, махните

Рукой, мы поладим: реки простыня,

И сладки на ней, и слепящие нити

Дождливого дня.

Я жизнь разлюбил бы, я с вами вполне

Согласен, но, едкая, вот она рядом

Свернулась, и сохнет, и снова в цене.

Не вырваться мне.

Как будто прикручен к ней этим канатом.

* * *

Времена не выбирают,

В них живут и умирают.

Большей пошлости на свете

Нет, чем клянчить и пенять.

Будто можно те на эти,

Как на рынке, поменять.

Что ни век, то век железный.

Но дымится сад чудесный,

Блещет тучка; я в пять лет

Должен был от скарлатины

Умереть, живи в невинный

Век, в котором горя нет.