Роберт Фрост - Избранное

Зарябила зеркальную поверхность,

И хватило одной только капли,

Чтобы то, что забелело, вдруг исчезло…

Что там? Истина или — кусочек кварца?

Но ведь что то как-то раз …

Вот дерево моё, в моей в оконной раме.

Я опущу стекло, но это — не беда:

Мы точно знаем — занавесок никогда

Не будет между нами.

Расплывчатая, смутная от снов

Вся в листьях голова там, над землёй-подушкой,

И свет рассеянный скользит из облаков,

И листья — как толпа болтливых языков.

Они болтают, кто во что горазд, а всё же

Я видел как трясло, трясло твою листву,

И ты ведь не спало — видало наяву,

Меня растерянного, в дрожи.

Две наши головы — в бреду с того же дня.

Но лишена воображения природа:

Тебя заботит только внешняя погода,

А вот меня — та, что внутри меня

Подставляю под солнце ладошку и вот

Луч в неё упирается,

Чувствую на руке только лучик тот

А больше ничего и не случается.

Только раз пыль вспыхнула от солнца огнём,

А сколько всего эта вспышка наплавила:

Всё живое и поныне дышит теплом

От того единственного вздоха пламени.

Сколько ни гляди на глину, хоть час, хоть года,

Как бы солнце не грело её — всё пустое:

Ни разу не ожила она и не уползла никуда…

Но всё-таки посмеиваться не стоит:

Бог лишь раз объявил из куста, что он есть,

И тотчас же навеки исчез,

Но какая опустилась бескрайная тишина

Туда где светилась неопалимая купина!

Бог позвал Человека по имени только раз,

Солнце только раз швырнуло пламя без меры,

Но второй толчёк стал дыханьем для нас,

А первый — причиной для веры.

Я понял, чьи это леса кругом:

У их Хозяина — в деревне Дом,

И не увидит он, что я гляжу,

Как заметает их снежком…

Лошадке странно: зачем среди тьмы

В пути остановились мы

Между замёрзшим озером и лесом,

В самый темный вечер зимы.

Она, бубенчиками звеня,

Встряхнулась, словно спросив меня,

Зачем мы тут и что нам надо,

Где только снег — и ни огня.

Лес чуден, темен — глянь в глубину.

Но прежде я все долги верну…

И много миль, пока я усну,

Так много миль, пока я усну…

Его слыхали все: ведь песню эту

Поёт он в сердце леса, в сердце лета,

И старые стволы, помолодев,

Готовы подхватить его напев

О том, что листья и цветы, старея,

Не вечно будут украшать аллею,

Что в середине лета цветопад

Идёт на убыль, и не так летят

Вишневых лепестков седые стаи,

Что с шорохом подходит листопад,

И солнечные дни скромнее стали,

Другие птицы все уже молчат!

Без слов он спросит: «вот, какая малость…

Что ж делать с тем, что нам ещё осталось?»

Хотелось мне, чтобы она

Не пела тут возле окна.

Мешая мне.

Я у дверей

В ладоши часто хлопал ей…

Поступок всё-таки дурной:

Мелодию считать виной!

Худое, должен я сказать,

Желанье — песню оборвать…

Он верил сам, и многих уверял,

Что вот в саду, заполня все аллеи,

Тут голос Евы целый день звучал –

И птицы стали петь куда звучнее!

Да, может быть мелодиям смогли

Птиц научить — без слов и звуков — волны?

Могли… но не звучавшие вдали,

А те, какими смех её заполнил

Весь сад — она с их пением слилась,

В их голосах — следы древнейших интонаций:

С лесами давняя, живая связь,

Которая не сможет потеряться.

Не будет больше пенье птиц другим:

Так ведь для этого она явилась им!

С востока уходила позолота

И ветры замерли от холодов,

Идя домой по белизне холмов,

Я вдруг заметил вспыхнувшее что-то…

Да, летом тут среди высоких трав

Я шёл, и должен был остановится,

Чтоб певшую так оживлённо птицу

В молчанье слушать, голову задрав

Понятно, что зимой никто не пел.

И дважды обойдя седой ствол клёна,

Увидел я что на верхушке сонной

Единственный лист жёлтый уцелел…

С холма высокого я наблюдал, и

Мороз давно забывший про листву

Добавил к снегу инея кристаллы,

А через всю дневную синеву

Кривой мазок по серым облакам,

Как яркость подновлённой позолоты,

От севера до юга сделал кто-то,

И всё пронзив, звезда возникла там.

На этих проволочках лаковых и чёрных