Игорь Северянин - Том 1. Громокипящий кубок

Бело ночеет поле, и от луны в нем мольно,
Филины-пассажиры и безлошаден пар…
Невыразимо грустно! невыразимо больно!
Хочется мне вернуться, но позади — кошмар!

Как ты похожа сегодня в профиль на шельму-лисицу.
Но почему же твой завтрак — скумбрия и геркулес?
Ах, понакрала бы яиц, — курицы стали носиться, —
И наутек — через поле, через канаву и в лес!

В поле теперь благодатно: там поспевает картофель,
Розовая земляника; гриб набухает в лесу.
Вспомни, забывшая травы, что у тебя лисопрофиль,
Вспомни, что ты каждым вскидом напоминаешь лису.

В рыжей лукавой головке, чувствую, косточки лисьи
(Вот еще что: на лисицу очень похожа оса!..)
Взгляд твой крылат, да пристало ль грезить лисице о выси?
Это едва ли удобно: аэроплан и лиса…

Она была на казнь осуждена,
Но в правоте своей убеждена;
Отважную смутить могла ли плаха?
Пошла на эшафот она без страха.

По мертвому лицу ее палач
Нанес удар и прочь отбросил тело,
Тогда от оскорбленья, как кумач,
Лицо казненной в гневе покраснело.

В каждом городе, в комнате девьей
  Есть алтарь королеве,
  Безымянной, повсюдной,
  Он незримо-голуб.
Вы ненайденную потеряли
  Бирюзу на коралле,
  Но она в вашей чудной
  Озаренности губ…

Я в поле. Вечер. Полотно.
Проходит поезд. Полный ход.
Чужая женщина в окно
Мне отдается и берет.

Ей, вероятно, двадцать три,
Зыбка в ее глазах фиоль.
В лучах оранжевой зари
Улыбку искривляет боль.

Я женщину крещу. Рукой
Она мне дарит поцелуй.
Проходит поезд. Сам не свой,
Навек теряя, я люблю.

Каждое утро смотрю на каретник
  В окно из столовой:
Кучер, надевши суровый передник,
  Лениво, без слова,
Рыжую лошадь впрягает в пролетку.
  Та топчется гневно,
Бьется копытами мерно и четко —
  Всегда, ежедневно!
Странная мысль мне приходит: «а если б
  Впрягал бесконечно
Он свою лошадь?…» — но это для песни
  Так дико, конечно…
«…Лишь запряжет, глядь, нелепая лошадь,
  Знай, ржет себе в стойле.
И не удастся ему уничтожить
  Судьбы своеволья…»

Она (обнимая его и целуя):
О друг мой… Сегодня — блаженству предел:
Отныне любви нашей мало двух тел.
Ты понял?
Он (сердце догадкой волнуя):
Дитя от ребенка!.. Устрой мне! устрой…
Ты мать мне заменишь; ты будешь сестрой.
(Целуются долго, друг друга чаруя).
…Она машинально смотрела в окно:
По улице — в шляпе с провалом — мужчина
Нес розовый гробик…
«Сильна скарлатина», —
Читал муж в газетах, — и стало темно.
Она (обращаясь к предчувствию): Боже?!
Он бросил газету и думает то же…
И каждому кто-то шепнул: Решено .

Я помню Вас: Вы нежный и простой.
И Вы — эстет с презрительным лорнетом.
На Ваш сонет ответствую сонетом,
Струя в него кларета грез отстой…

Я говорю мгновению: «Постой!» —
И, приказав ясней светить планетам,
Дружу с убого-милым кабинетом:
Я упоен страданья красотой…

Я в солнце угасаю — я живу
По вечерам: брожу я на Неву, —
Там ждет грезэра девственная дама.

Она — креолка древнего Днепра, —
Верна тому, чьего ребенка мама…
И нервничают броско два пера…

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолет буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!