Александр Хабаров: Империя зла (Книга стихов)

Тишина без конца и начал
за тебя поднимаю фужер,
жил и я, словно я — янычар,
только ты мне писала: "Мон шер…"

Грязный ветер меня уволок
с мокрым ворохом листьев ольхи,
хорошо, что я был одинок,
и не письма писал, а стихи.

Вот теперь же стучусь, словно тать,
а откроют — без слов ухожу.
Я устал даже тихо роптать,
а не то чтоб скликать к мятежу.

Ссудил мне женщину Господь,
и стала мне — жена.
Теперь у нас едина плоть,
душа у нас одна.

Теперь у входа в клуб иной
на стражей погляжу; —
Вот эта женщина — со мной!
надменно процежу.

Быть может, на исходе дня,
В конце путей земных,
она попросит за меня
у стражников иных…

Не выгибай от счастья руки,
не говори, что ты — моя.
От этой обморочной скуки
устала ты. Устал и я.
Ведь над глухими потолками
ещё, конечно, небо есть.
К чему размахивать руками?
Я не приду ни в пять, ни в шесть.
Ведь эта тихая квартира,
где подоконники в пыли,
поверь — намного меньше мира,
хотя и больше всей земли.

Теряю время, речь, закат, восток,
железо в венах, воинов из глины;
вино пролил; посеял кошелек
среди корней развесистой малины.

Повсюду виноват: в семье, в стране,
в статье Гаденко и в конторе Креза;
вон, старый друг свинец нашел в спине,
а тут не сыщешь лезвий для надреза.

Все валится из ослабевших рук;
звенят мечи, монетки, колокольцы;
скучает плоть; душа глядит на юг,
когда бредут на север богомольцы.

Нет ничего достойного пера:
враг измельчал в поденщине коварства;
жена изводит (мало ей ребра!);
народ за водку отдает полцарства…

Пора порвать рубаху на груди,
за нож схватиться; выпить за Семена;
пора молиться: "Господи, гряди!.."
и кликнуть мужиков — нести знамена.

Пора искать — угрюмо, днем с огнем
обитель, скит, тюрьму, костер с палаткой
и, обойдя весь мир, вернуться в дом
туда, где умирают под лампадкой…

Свято место пусто не бывает.
По ночам там ветер завывает,
В полдень — ночь кемарит в уголке.
Или забредет какой прохожий,
На простого ангела похожий,
С посохом ореховым в руке.
Снимет он треух пятирублевый,
Огласит молитвою суровой
До камней разграбленный алтарь,
И придут лисица да волчица,
Чтобы той молитве научиться… —
Здравствуй, — он им скажет,
Божья тварь…
Солнце глянет в черные отверстья,
Голуби, как добрые известья,
Разлетятся в дальние края.
Грянет с неба благовест усталый,
И заплачет ангел запоздалый… —
Здравствуй, — скажет, — Родина моя…

Я купил себе лампадку
изгоняю тьму-змею
и к небесному порядку
приучаю всю семью.
Огонек-то невеликий,
будто меньше нет огней,
но зато виднее лики,
и родные всё родней.
Сумрак рвется, как завеса.
Замирает всяка плоть.
Вот гвоздит Егорий беса,
как велел ему Господь.
Серебрятся в светлом дыме
над негаснущим огнем
преподобный Серафиме,
Богородица с Дитём.
Вот и мы, в соборной стати,
хоть и сонм наш невелик:
я, жена и два дитяти
(ангельский пока что лик…)
Коротка молитва наша.
Что попросим — Бог дает…
Да не минула бы Чаша
всех, кто к Чаше припадет.
Чтоб лампадка не погасла,
освящая путь далёк,
подольем немного масла
и поправим фитилек…
И в ночи, такой кромешной,
что и слез не сосчитать,
уж дождемся день утешный
и нежданный, яко тать.

Болеет сердце. Я здоров, как бык.
Молчит душа, свирепствует свобода.
Я прочитал семьсот священных книг,
когда, как все, вернулся из похода.
А что ждало ушедшего в поход?
Пещера ли без дна? Даль океана?
Зачем вы мне заглядывали в рот,
которым я дышал легко и пьяно?
Не суждено осужденным кричать,
а я иду, во всем подозреваем, —
не стоило, товарищ, руку жать,
ведь мы друзей руками убиваем.
Что ждет тебя-меня, везущих груз
через Баграм, погрязший в мести мерзкой?
Неужто не отметится Союз
за нас, убогих, честью офицерской?
Пока ты, гад, раскуривал косяк
и плакался в жилетку всякой мрази,
наш экипаж клепал отбитый трак
и жизнь свою выталкивал из грязи…
Ну что ж, прости… Тебя не ждет никто.
За перевалом нет библиотеки,
и не спасет тебя стишок Барто
О мячиках, что наполняют реки.
Там ждет тебя, водитель, путь зверей
под перезвон нетронутых копилок.
Тебя спасет начитанный еврей
В ковчеге из прессованных опилок…