Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

Маленькая беженка
(Род не без скуфьи!..)
Молвила разнеженно:

— Знаете Тэффи?

Катеньке со станции
Очень потрафил
Сей француз из Франции —

Господин Тэффи. —

…Вот что, семя лузгая, —
В-яви, не во сне, —
Дама архи-русская
(Дура петербургская)
Говорила мне.

Я от здешней скуки
До того дошла,
Что, взяв книгу в руки,
Всю ее прочла!..
Ничего такого…
Типов никаких…
Как его?… Лескова!
Про Карамзиных…
(На щеках румянец)
Про каких-то пьяниц…

От визитов Икса
Хоть в окошко выкинься —
Просит: «Дайте Дикса»…
(Это значит — Диккенса!)
А «эстет», понятно,
Стал каким-то «эстиком»…
Икса мне приятно,
Стукнув в темя пестиком,
Очень аккуратно
Уложить под крестиком.

В первые годы беженства
Тятенька ее был слесарем,
Драматург назывался «пьесарем»…
А теперь своеобразное бешенство:
Поважнела, обзавелась детектором
И — наперекор всем грамматикам —
«Пьесаря» зовет «драматиком»,
А слесаря — архитектором…

Сижу на подоконнике
И думаю: что такое поклонники?

Поклонников-то изобилье,
А у поэта — безавтомобилье.
Вокруг «восторги телячьи»,
А у поэта — бездачье!

Паломнические шатанья,
А у поэта — бесштанье!

И потому хорошо, читатели,
Что вы не почитатели,
А то было бы вам очень стыдно,
А поэту — за вас обидно…

Всю жизнь жеманился дух полый,
Но ткнул мятеж его ногой, —
И тот, кто был всегда двуполой,
Стал бабой, да еще Ягой.

Она цветет не Божьим даром,
Не совокупностью красот.
Она цветет почти что даром:
Одной фамилией цветет.

Когда б споткнулся пастор на ком,
И если бы был пастырь наг,
Он выглядел бы Пастернаком:
Наг и комичен Пастернак.

Есть — по теории
Невероятности —
И в этой инфузории
Признаки опрятности.

Писать мне мысль пришла такая
(Я не сочту ее грехом)
Струей столетнего Токая, [3] Курсив — выражения Гоголя.
Иначе — пушкинским стихом,
По выраженью Николая
Васильевича, кто знаком,
Не знаю, мало ли вам, много ль,
Но кто зовется все же — Гоголь…

Любовь веснует у него,
Горит лимон в саду пустыни,
И в червонеющей долине —
Повсюдных знаков торжество.
И зимней ночи полусвет
Дневным сменился полумраком…
Все это мог сказать поэт,
Отмеченный парнасским знаком.

А — звукнет крыльев серебро?
А — расквадрачен мир на мили?
В снег [4] В смысле: «зимой». из слоновой кости были
Вы вникните, как то остро! —
Растенья выточены. В стиле
Подобном — Гоголя перо.

В диссонах Пуччини броско
Любила (финал на откосе!)
Певица Флория Тоска
Художника Кварадосси.

В диссонах Пуччини дэнди —
Как Скарпиа — равен шельме.
…Не Ливия ли Берленди?
Не Руффо ли? не Ансельми?

В диссонах Пуччини столько
Насыщенности богемы:
Ты помнишь Мими и Рудольфа —
Героев его поэмы?

А сколько в его пучине, —
В пучине Мапоп немасснэйной,
В пучине диссон Пуччини, —
Грации бётерфлейной!..

Впивая душой Пуччини,
Над безднами вы висели.
О, дикая весть о кончине —
Нескончаемого — в Брюсселе!..

Рифм благородных пансион
Проституировало время.
Жизнь горемычно отгаремя,
В непробудимый впали сон
Все эти грезы, грозы, розы…

Пусть декламические позы
Прияв, на кафедрах чтецы
Трясут истлевшие чепцы
Замаринованных красавиц —
Всех грез, берез, и гроз, и роз,
Пусть болванический мерзавец
В глазах толпы потоки слез
«Жестоким» пафосом пробудит
И пусть мерзавца не осудит
Любитель тошнотворных грез, —
Пусть! время есть, — пусть!

  День настанет,
Когда толпа, придя в театр,
Считать ихтиозавром станет
Чтеца, пришедшего в азарт
От этих роз противно-сладких,
И, вызывая без конца
Кривляющегося в припадках
Мамонтовидного чтеца,
Его приемлет, точно чудо…
И в этот день, и в день такой
Ей подадут ушат помой
Футуристического блуда…