Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

Какая-то сплошная хлыстань
Вокруг: везде одни хлысты…
Укрой меня от них, о пристань, —
Объяла, обуяла хлыстань,
Ее назойливая свистань,
Ее газетные листы…
Вселенная — сплошная хлыстань,
Где хлест, хлестанье и хлысты!

Служить двум божествам не может
Единого Искусства жрец
И оттого свой палец гложет,
Кто двум богам служить не может,
И свой талант нуждой убожит,
Не покидая грез дворец,
Да, прозе услужать не может
Поэзии единой жрец!

Искусство или повседневность, —
Да, что-нибудь одно из двух:
Рык прозы или грез напевность,
Искусство или повседневность, —
Дворцовость чувства или хлевность,
Для духа ль плоть, для плоти ль дух…
Искусство или повседневность —
Решительно одно из двух.

Художник, будь художник только,
Не умещай в себе дельца,
Не раздробляй себя нисколько.
Художник, будь собою только, —
Пусть ни одна иная ролька
Не исказит тебе лица.
Художник, будь художник только:
Не совмещай с собой дельца…

Когда берет художник в долг
У человека развитого,
Тот выполняет лишь свой долг,
Художнику давая в долг,
Оберегая, чтобы толк
Не тронул музника святого,
Берущего в несчастье в долг
У человека развитого.

Остерегайся, музарь, брать
Поддержку для себя от хама:
Тебя измучит хамья рать
Упреками, что смел ты брать.
Хам станет так тебя карать,
Что заболеешь ты от срама.
Остерегись, художник, брать
Что-либо для себя от хама.

Интеллигентный человек
Гордится музарю подмогой:
Ведь музарь озаряет век.
И всякий чуткий человек,
Живых оберегатель рек, —
Стремится, чтоб своей дорогой
Текла река. Тот — человек,
Кто горд возможною подмогой.

Теперь, когда «телятся луны»
И бык «лунеет» от тоски,
Мне хочется порвать все струны, —
Теперь, когда «телятся луны»,
И трупами смердят лагуны,
И вместо гласов — голоски…
О век, когда «телятся луны»
И бык «лунеет» от тоски!..

Ваш кот Бодлэр мне кажется похожим
На чертика, на мышку и крота.
Даст сто очков всем смехотворным рожам
Смешная морда Вашего кота.

Нет любознательней и нет ручнее,
Проказливей и веселей, чем он.
Моя жена (целуется он с нею!)
Уверена, что он в нее влюблен…

О нем мы вспоминаем здесь с тоскою
И лишь о нем поэтова мечта…
О, как прекрасно озеро Чудское,
Создавшее подобного кота.

Два Жоржика в Париже
С припрыжкой кенгуру, —
Погуще и пожиже, —
Затеяли игру.

Один, расставя бюсты
Поэтов мировых,
Их мажет дегтем густо,
Оплевывает их.

Другой же тщетно память
Беспамятную трет,
И, говоря меж нами,
Напропалую врет.

Полны мальчишки рвенья,
Достойного похвал,
Из вздора нижут звенья
И издают журнал.

«Звено» мальчишек глупо,
Как полое звено,
Но все ж тарелку супа
Приносит им оно.

Зане есть зритель, падкий
До мыльных пузырей.
Ах, знает мальчик гадкий,
У чьих шалит дверей!

Ведь в том-то все и дело,
Таков уж песни тон:
В столице оголтелой
Живет один Антон.

Его воззренья крайни
На многие дела,
Мальчишек любит втайне,
Их прыть ему мила.

А так как не без веса
Сей старый господин,
Антону льстит повеса
И друг его — кретин.

За это под защиту
Мальчишек взял Антон,
И цыкает сердито
На несогласных он:

Не тронь его мальчишек, —
И жидких, и пустых,
Отчаянных лгунишек,
По-новому простых.

Их шалости глубинны
Их пошлости тонки.
Мальчишки неповинны
За все свои грешки…

«Погуще» и «пожиже»
За старца пьют вино.
Вот почему в Париже
И нижется «Звено».