Что все написанное нами
Хотел бы, как мильон голов,
Срубить… Но в небеса корнями
Ушли леса высоких слов…
А на земле одни лишь ветки
Цветут, трепещут, тень дают,
И строки, словно птицы в клетке,
Столь зримо-сладостно поют…
Поддерживающая храм
Божественного Аполлона
Ты потухаешь по утрам,
Понизившаяся колонна…
О, вечер мировых руин…
Работать и молиться надо…
И воздвигает стеарин
Возжегшуюся колоннаду…
Что лира? Понял я — скелет.
Но как любовницу младую
Ее боготворит поэт,
Уродливую и худую.
Касается ее костей
Неизменяющей рукою,
И скрежетом ее страстей
Он миру не дает покоя…
Теченье ночи гробовой.
Ее кромешное молчанье
Не заглушает адский вой
И ангельское величанье.
И мрака плотная стена,
Воздвигнутая меж землею
И небом, смертному видна,
Еще окутанному мглою…
Даю тебе благой совет –
Разверзшейся страшися бездны,
Но электрический твой свет
Да не обидит хаос звездный.
Зане лишь скромная свеча,
Что делается все короче,
В простом подсвечнике торча,
Присуща величавой ночи…
Кому не спится, пусть лежит,
Пусть голову на пол-аршина
Не поднимает… Сон бежит
На недоступные вершины.
Надолго покидая нас…
Пространства вечные не мерьте,
Не мучьте воспаленных глаз, –
Бессонница – почти бессмертье…
Рассвет далек, еще далек,
Земное угнетает бремя,
И тот, кто юношею лег,
Наутро встанет стар, как Время…
Пером гусиным и великим,
Преостро очинив его,
Пишу… Скрип, сладостней музыки,
У сердца слышен моего.
Присев к столу в. ночной сорочке,
Спадающей до самых пят,
Без устали тружусь над строчкой,
Какая тишина… Все спят…
Страницу, словно белый камень,
Неизреченное — для плит, —
Граню… Горячая, как пламень,
Слеза ее испепелит.
О, тратится усилий столько
На каждый из таких камней.
Бумажные летят осколки
И падают на стол ко мне.
Неторопливо и негрубо
Я не перестаю чертить,
Чтобы ямбический обрубок
Явил чудесные черты.
Продлится до глубокой ночи
Мой каторжно-свободный труд,
Пока мозолистый веночек
Гармонии слегка натрут.
И все ж благословляет иго
Душа: она под ним жила
И будет жить… Большая книга
Всегда бывает тяжела.
Но перья вещие крылаты,
Они летят из смертных рук,
Из судорожно-крепко сжатых,
И лирный замирает звук…
Казак поет в Трокадеро
Унылую степную песню —
Безрадостно, тяжеловесно
Несет плакучее ведро…
Его не расплескай, смотри,
Чужого не губи народа —
Вы мертвую несете воду,
О, русские богатыри…
Свершилось. Голосом отцов
Поет в враждебном стане воин…
Будь, что скала, — челом спокоен
Над бушеванием венцов.
Как воду далеко берут —
Не у себя, а на чужбине,
За морем черным, морем синим,
За океан — и то идут…
Не будет предано земле
Все то, все то, что затонуло…
Адмиралтейская блеснула
Игла молниевидно в мгле…
А труб органных газыри –
Подобие водопровода –
Громами подпирают своды, –
Готические кобзари.
Сапожник, поющий над старой подметкой,
Над новопоставленною замолчит…
Есть люди с прекрасной и светлой походкой,
Но песня сапожника вновь зазвучит…
Над мертвыми тяжко лежащие камни,
Живых и до смерти идущих людей
Выдерживают… О, да будет легка мне
Одна из пустых, неземных площадей…
Отрадно лежать там, где люди не ходят,
Где боговнимаемая тишина,
Где самые низкие мрачные своды –
Лазурно-сияющая вышина…
Шаги над землею звучны, как проклятья,
Не песне сапожника их заглушить…
Как знать, что страшнее — безногих объятья
Иль новую обувь безрукому шить.
Хранители-ангелы дивно безруки.
А ноги имеют, имея крыла.
Калека ползет на святые поруки.
Летит, но — увы — не летает стрела.
Читать дальше