Уильям Вордсворт - Избранная лирика

У родника высокие цветы
С деревьями сплелись, прижав к ним донца, —
Создав приют лесистый, где листы
Укроют всех от ветра и от солнца.

И тёплым летом здесь, где пахнет хмель,
Устроил Рыцарь бал Прекрасной Даме;
И были танцы, был и менестрель,
В беседке были игры вечерами.

Но сэр Уолтер умер — наш герой,
В семейном склепе он лежит под вязом.
Есть тема сочинить мне стих второй,
Сопроводив его другим рассказом.

Я о несчастьях не пишу стихов,
Кровь леденить — то не моё искусство,
Но летом на свирели я готов
Играть для тех, в ком разум есть и чувства.

Я в Ричмонд направлялся на коне,
И увидал стоящих три осины
На трёх углах квадрата, в стороне
Ещё одна — у родника лощины.

Значенье их узнал бы я навряд;
Остановившись на скале укромной,
Узрел я три столпа, стоящих в ряд, —
Последний на вершине виден тёмной.

Унылые деревья без ветвей;
Квадратный холмик с жухлою травою;
Как может вы, сказал я без затей:
«Давным-давно здесь было всё живое».

Оглядывал я холм со всех сторон,
Печальней места я не видел ране;
Казалось, здесь весны неслышен звон,
Природа подошла к смертельной грани.

Я там стоял, бесплодных полон дум,
Когда старик в пастушеской одежде
Поднялся вверх, и я, услышав шум,
Спросил его, а что здесь было прежде.

Пастух поведал тот же мне рассказ,
Что в первой части смог зарифмовать я,
Сказав: «Веселье было здесь не раз,
А нынче здесь на всём лежит проклятье.

Стоят осины мёртвые кругом;
А может буки — все обрубки эти:
Они беседкой были; рядом дом —
Дворец прекрасней всех дворцов на свете!

В беседке той ни кроны, ни листвы;
Вот и родник, и каменные плиты;
А во дворце полдня могли бы вы
Вести охоту за мечтой забытой.

Нет ни собак, ни тёлок, ни коней,
Из родника желающих напиться,
У тех, кто крепко спал, ещё мрачней
Сон становился от такой водицы.

Убийство было здесь совершено,
Кровь жаждет крови; может не напрасно
Решил, на солнце греясь, я давно,
Всему причина — тот Олень несчастный.

Что думал он, с кого он брал пример!
Когда от самых верхних скал по круче
Он сделал три прыжка — и, гляньте, сэр,
Последний был, о, чудо! сколь могучий.

Отчаянно бежал он целый день;
Не мог понять я, по какой причине
Любил то место загнанный Олень,
И смерть обрёл у родника в лощине.

Здесь он поспать ложился на траву,
Был убаюкан летнею волною,
И первый раз воды пил синеву,
Близ матери тропой идя лесною.

В апреле под терновником густым
Он слушал птиц, рассвет встречавших звонко;
Возможно, здесь родился он грудным,
От родника почти что в полфарлонга.

Теперь здесь ни травы, ни тени нет;
В низине грустной солнце не сияет;
Я говорил, так будет много лет,
Природа в этом месте умирает».

«Седой пастух, ты хорошо сказал;
Но мы различны нашим пониманьем:
Когда Олень особенный здесь пал,
Он был оплакан горним состраданьем.

Ведь Дух, что устремился к облакам,
Что проникает рощи и низовья,
Относится к безвинным существам
С благоговейной отческой любовью.

Дворец утехи — тлен: тогда, потом,
Но это всё ж не светопреставленье;
Природа вновь одним весенним днём
Проявит здесь и прелесть, и цветенье.

А все столпы исчезнут в свой черёд,
Что видим мы, о чём когда-то знали;
Когда же день спокойствия придёт,
Все монументы зарастут в печали.

Один урок! но поделён на два,
Природа учит явно нас и скрыто:
Чтоб с муками живого существа
Спесь и утеха не были бы слиты.

The Knight had ridden down from Wensley Moor
With the slow motion of a summer's cloud,
And now, as he approached a vassal's door,
"Bring forth another horse!" he cried aloud.

"Another horse!" — That shout the vassal heard
And saddled his best Steed, a comely grey;
Sir Walter mounted him; he was the third
Which he had mounted on that glorious day.

Joy sparkled in the prancing courser's eyes;
The horse and horseman are a happy pair;
But, though Sir Walter like a falcon flies,
There is a doleful silence in the air.

A rout this morning left Sir Walter's Hall,
That as they galloped made the echoes roar;
But horse and man are vanished, one and all;
Such race, I think, was never seen before.

Sir Walter, restless as a veering wind,
Calls to the few tired dogs that yet remain:
Blanch, Swift, and Music, noblest of their kind,
Follow, and up the weary mountain strain.