Тому давно он знал его отлично,
То был пастух. В шестнадцать лет покинул
Он край родной, чтоб вверить воле ветра
Свою судьбу. Назвали моряки
Его товарищем, и с ними двадцать лет
Скитался он, но все ж недаром вырос
Он здесь, в горах. По-прежнему остался
На море бурном пастухом в душе.
Да! Леонарду чуялись невольно
Сквозь скрип снастей родные отголоски
Деревьев, водопадов. В те часы,
Когда все тот же непрестанный ветер
Под тропиками целые недели
С одним и тем же вечным постоянством
Им раздувал надежный крепкий парус
И долгий путь в безбрежном океане
Еще длинней казался, — часто он
В безделии томительном и скучном
Глядел подолгу за борт корабля;
Бежали мимо волны голубые,
И с брызгами и пеной гребней белых
Знакомые картины проплывали,
В душе рождалось страстное желанье,
И в глубине морской он ясно видел
Гор очертанья, видел он стада
Овец пасущихся, холмы, деревья
И пастухов в одежде домотканой,
Которую носил и он.
Теперь,
Покинув жизнь опасную на море
И кое-как скопив немного денег
В далекой Индии, к родным местам
Вернулся он, чтоб снова, как в те годы,
Зажить в тиши. Ведь здесь остался брат,
С которым он и в зной, и в непогоду
Когда-то пас стада среди холмов
Всегда вдвоем и о котором часто
Он вспоминал в скитаниях своих.
Другой родни они не знали вовсе.
У Леонарда сердце сжалось больно,
Когда он к дому тихо подходил.
И вот, о брате расспросить не смея,
На кладбище прошел он прямо к церкви.
Он помнил, где лежат его родные,
И по числу могил узнать он думал,
Жив или нет любимый брат. Увы,
Одной могилой стало больше. Долго
Стоял он здесь, но в памяти его
Смешалось все, он начал сомневаться,
Надеяться, быть может, он ошибся.
Быть может, этот холмик был и раньше
И он забыл его. Ведь нынче в полдень
Он посреди полей давно знакомых
С дороги чуть не сбился… И в душе
Воспоминанья ожили. Казалось,
Что все кругом теперь глядит иначе,
Что изменились как-то лес и поле,
Что даже прежних скал как будто нет.
Меж тем священник подошел к ограде
И незаметно отворил калитку,
Смеясь в душе, окинул Леонарда
Лукавым взглядом с головы до ног.
"Ну так и есть, — подумал он с улыбкой, —
Один из тех скитальцев нелюбимых,
Кому до нашей жизни дела нет,
Чьи руки вечно празднуют. Конечно,
Зашел сюда, дорогой размечтавшись,
И будет слезы лить в уединеньи
И до заката дураком стоять".
Почтенный пастырь мог бы очень долго
Так рассуждать один с самим собою,
Остановившись у ворот, когда бы
Не подошел к нему сам незнакомец.
Викария узнал тотчас же он,
Но поклонился, будто бы впервые
Его он видел, и заговорил.
Вам, верно, здесь живется беззаботно,
Проходят годы мирной чередою,
Встречаете вы их приход радушно,
Их провожаете без сожаленья
И забываете. Едва ль за целый год
Похоронить кого-нибудь придется.
И все-таки не вечно все кругом,
И мы, которым здесь досталось жизни
Шесть или семь десятков лет, не боле,
Мы не единственные здесь подвластны
И времени и смерти. Проходил я
Когда-то раньше этими местами,
И помнится, что здесь была тропинка
Вдоль по ручью — ее уже не видно,
И эта вот расселина, по-моему,
Теперь глядит иначе…
Вы правы. Видно, ваша память,
Товарищ добрый, вам не изменяет.
На тех холмах (глухие там места)
Там два ручья текли почти что рядом,
Как будто бы велела им природа
Быть спутниками вечно. В ту скалу
Ударила раз молния. Расселась
Она глубоко, и один ручей
Иссяк с тех пор, — другой журчит поныне.
Событья все у нас наперечет.
Вдруг буря с ливнем полгоры подмоет,
Уж то-то радости таким, как вы,
Глядеть, как целый акр земли несется
С камнями вниз. Иль майская гроза
Все занесет январским белым снегом,
И в одну ночь достанется воронам
На растерзанье сотни две овец.
Умрет пастух в горах случайной смертью,
Весною ледоходом мост снесет,
Лес вырубят для наших же построек,
Родины иль крестины, поле вспашут,
Отправят дочь куда-нибудь служить,
Ткать кончат, старые часы починят,
Все это помнится отлично всеми,
И по событьям счет годам ведется
Всегда двойной — один для всей долины,
Другой свой собственный в хозяйстве каждом.
А обо мне судили вы неверно,
Я летописцем здесь считаюсь.