Александра Паркау - Огонь неугасимый

Неширокая лента пляжа
И широкий простор реки…
Скоро ночь синей дремой ляжет
В остывающие пески.

И под шелест, под плеск и вздохи,
На скамеечке — я и он, —
Собираем святые крохи
Позабытых давно времен.

Точно надписи на могиле,
Имена дорогих нам мест,
Где мы порознь когда-то жили
И поставили вместе крест.

Запоздавших увозит катер,
Полон тайны ночной Харбин,
Тихо Сунгари волны катит
В гаолянах чужих равнин.

Ночь мечтой и загадкой манит…
Это Сунгари или нет?
Не другая-ль река в тумане
Нам струит серебристый свет?

Не другие-ль в сплошном сияньи
Всплыли зеленью острова?
Не тревожьте воспоминанья…
Не услышит наш зов Нева…

Бирюзой и золотом пронизан,
Выткал август пышные ковры,
И цветов сверкающая риза
Сетью радуг блещет и горит.

Никогда так прочен и роскошен
Не казался летних дней наряд.
Георгин все царственнее ноша,
Табаков таинственней обряд.

И влюбленней радостная алость
Красных роз и розовых гвоздик…
Но я знаю, лето вдруг сломалось, —
Этой ночью слышала я крик.

Пронеслась над зарослью садовой
Черных птиц сплошная пелена,
И зловещей, страшной и багровой
Поднялась ущербная луна.

Этой ночью бились в диком страхе
Бабочки в оконное стекло
И на клумбе, как на тайной плахе,
Белых астр созвездье расцвело.

Этой ночью в сочных ветках вяза
Первый лист поблекший изнемог,
Этой ночью лето кто-то сглазил
И на гибель черную обрек.

Утром ходя, шумен и несносен,
Мел дорожку, щурясь на зарю,
И сказал, что наступила осень
По китайскому календарю.

Осенний ясный день на ржавых листьях блещет
И тополь клонится, как обветшалый стяг.
Стою, хожу, сижу, укладываю вещи,
И маятник в часах кивает мне: Так… Так…

Я в этих комнатах немного старомодных
Оставлю часть души, живую часть души…
Звенит стекло в руках дрожащих и холодных,
И маятник в часах торопит: поспеши…

Смешные, голые, ободранные стены,
Рогожи, ящики, веревки, сундуки…
Другие, новые нам явятся на смену
И слезы о былом бессильны и жалки.

Цветные тряпочки, измятые бумажки, —
Из ящиков стола ненужный старый хлам…
Бесстрастная судьба идет походкой тяжкой,
Свершая свой обход по избам и дворцам.

И маятник в часах звучит, как грозный молот
Вперед, вперед, вперед… Но что там впереди?
Вот этот шелковый комочек был приколот
И звался розою когда-то на груди.

Оранжевый листок, похожий на образчик,
Любовным пламенным, горячим был письмом…
Жизнь прошлое сметет небрежно в сорный ящик,
И станет сир и пуст нас приютивший дом.

А в томике стихов, свалившемся под столик,
Где туфли рваные и зонтичная жердь,
Какой-то символист, отпетый алкоголик,
Сказал — отъезд похож на маленькую смерть.

Пятнадцать лет не получала писем
И потеряла к прошлому пути,
А ведьма жизнь заржавленною спицей
Спускала петли… Не найти…

И вдруг восторг нежданного подарка…
В саду цвела лиловая сирень,
Открытку принесли с французской маркой
В сияющий весенний день.

Какой-то портик и листок аканта,
Венчающий красивый взлет колонн…
Париж — Харбин… Две доли эмигранта,
Часовни наших похорон.

Вновь прошлое протягивает руки,
Встают черты печалью стертых лиц,
Пятнадцать лет, пятнадцать лет разлуки,
Пятнадцать вырванных страниц.

Те юноши — в мундирах, в ярких формах,
Бродяги, нищие, шоферы, кучера,
Те девушки с надрывом семьи кормят,
Склонившись над иглой с утра.

Те дети — выросли без света и причала,
Красавцы обратились в стариков…
И на открытку солнце осыпало
Кресты сиреневых цветков.

В осенний тихий день, когда свод листьев редок
И солнце золотит жнивье седых полей:
О если-б полететь, — мечтал наш дальний предок
Следя завистливо за стаей журавлей.

И пленник молодой во тьме средневековья
В тюремное окно глядел на взмах орла
И бледное лицо горело буйной кровью:
— Свободу, он молил, и мощных два крыла.