Александра Паркау - Огонь неугасимый

Докучен мне Расин, кимвалами бряцающий
В торжественном дворце французских королей,
Андре Шенье в цепях, на плахе погибающий
И вызов красоты толпе убийц бросающий
Мечте романтиков желанней и милей.

Последняя слеза Марии Антуанетты
Сияет пламенней Бастилии костров…
Где злобные слова и громкие декреты?
Бессмертью гибели слагают гимн поэты,
Не мишуре побед крушащих топоров.

И если нас гнетет и давит настоящее,
Мы будем прошлое в душе перебирать,
Альбомы старые… Листы их шелестящие
О жизнях прожитых трагично говорящее,
Жемчужных ангелов поникнувшая рать.

Пускай проходят дни суровой вереницей,
Не только мертвые хоронят мертвецов…
Глядят из старых рам загадочные лица
И прячут дневников атласные страницы
Признанья и мечты угаснувших отцов,

Былины звонные, и камни говорящие,
И сказки милые — цветы былых веков…
Мне чуждо яркое шумливое, кричащее, —
Печаль осенних зорь и листья шелестящие
Красивей и нежней махровых цветников.

Черный арапчик над спящей графиней
В тяжком раздумьи стоит,
Ручки графини белее, чем иней,
Ножки — сердец восхищенных магнит.

Щечки графини — прозрачные льдинки
В алом сияньи и розах утра,
Локоны — сеть золотой паутинки,
Пудра на них; как налет серебра.

Зубки графини белее жемчужин,
Нежные грудки, как два голубка,
Старый король с нею искренне дружен,
Дружба его, как базальты крепка,

Черный арапчик стоит над графиней,
Снятся ей странные, смутные сны,
Видит туман расстилается синий,
Груды обломков в тумане видны.

Снится графине: ватагою шумной
С пеньем народ возбужденный идет,
Этой толпе опьяневшей, безумной
Черный арапчик ее предает.

Снятся графине тюремные своды,
Много друзей и знакомых в тюрьме,
Слышит — во имя любви и свободы
Грозный вердикт произносят во тьме.

Слышит графиня, что судьи смеются, —
Выдал арапчик ее головой, —
Хочет она закричать и проснуться,
Видит вдали блещет столб огневой.

Снится ей площадь, народ исступленный,
В небе багряном взвился эшафот…
Где-же король, ее верный влюбленный?
Злобный арапчик на площади ждет.

— Ты меня предал, — графиня рыдает:
Я-ль не ласкала, не грела тебя, —
С горькой усмешкой он ей отвечает:
— Счастье вернул я, тебя загубя.

В доме твоем только ласку я видел,
Ты мне сестрою и другом была,
Но я за то тебя зло ненавидел,
Что я так черен, а ты так бела.

Носятся сны над графинею спящей,
Черный арапчик в раздумьи стоит,
Губки графини, как жемчуг блестящий,
Ножки — сердец восхищенных магнит.

Ручки графини белее, чем иней,
Щечки, как льдинки в сияньи зари…
Этот арапчик — любимец графини,
Эта графиня — М-ме Дюбарри.

В туманной Бельгии, где дали серебристые,
В местечке небольшом, над пеной волн морских
Стоял убогий храм, куда влеклись туристы
Взглянуть на временем нетронутый триптих.

Прелестный образец старинного уменья,
Бесценный чудный дар ушедших мастеров,
Служащий вызовом столетиям и тленью
Изящной свежестью неблекнущих цветов.

С ним рядом, диссонанс искусству кватроченто,
Мадонна-статуя с фарфоровым лицом
В плаще со звездами блестела позументом
И льном мишурных кос под стразовым венцом.

В игре горящих свеч загадочной и зыбкой
Она, шокируя заезжих знатоков,
Дарила розовой фабричною улыбкой
Нехитрую семью умильных рыбаков.

И сторож старичок, гостей встречая в храме,
Хвалил им живопись прадедовских икон,
А сам с толпою пел тропарь Небесной Даме
И видел, как народ идет к ней на поклон.

Когда-же ветер выл, лохматились буруны
И океан ревел, неистов и жесток,
Рыбачки вешали игрушечные шхуны
К звездам ее плаща и плакали у ног.

Ударила война — Все жители бежали
Под неумолчный гул германских батарей,
Но сторож не ушел и, тень в стране печали,
Остался на посту у замкнутых дверей.

Когда-ж, ломая брешь в оживе обгорелом,
Снаряд засыпал храм камнями и золой,
С молитвой он вошел и вынес под обстрелом
Из церкви статую с отломанной рукой.