Василий Сумбатов - Прозрачная тьма - Собрание стихотворений

Звезд голубые огоньки
На темных небесах мерцали
И в темной заводи реки
На гладкой водяной зеркали.

А светлячки на берегу
Мерцали средь кустов разлатых
И на некошеном лугу,
Откуда веял запах мяты.

Мерцали светлячки везде, –
Они со звездами тягались
И с отраженьями в воде,
И даже ярче их казались.

Светились, гасли светлячки,
А в тишь вливали ритм цикады,
Как невесомые смычки
На скрипках летней серенады.

Свеченье звезд и светлячков
И хор цикад сливались в чудо,
Спустившееся к нам оттуда,
Где колыбель всех дивных снов.

Золотая веселая рыбка
В водоеме, где хищников нет…

Здравствуй, Детство! Всё та же улыбка
И в глазах тот же радостный свет,
Та же ясная, крепкая вера
В то, что мир для тебя сотворен,
Что лишь радости – времени мера,
Что любое желанье – закон.

Жаль, что в жизни недолго ты длишься, –
Ищешь в отрочестве новизны,
Забываешь свой мир и стыдишься
Вспоминать свои светлые сны!
Эти сны – предо мной, и святая
Радость детства во мне ожила…

Где ты, рыбка моя золотая?
Ты в какие края уплыла?..

Уже не зима и еще не весна,
Но бабочку я увидал из окна,
И крылья, как фляги цветные в сигнале,
Мелькая словами, раздельно сказали:
«Увидимся скоро. Приду не одна,
Со мной ароматы и краски. Весна».

Мальчик в белой матросской рубашке,
Голубой воротник, якоря,
Надпись «Чайка» на ленте фуражки,
Буквы золотом ярким горят.

А наружность запомнилась мало, –
Был кудряв он и зеленоглаз,
Что-то было в нем, что привлекало.
Но и трудно с ним было подчас.

Он упрям был и очень застенчив,
Очень вспыльчив, остер на язык,
В отношениях часто изменчив,
Но лишь с теми, к кому не привык.

А к кому привыкал – неизменно
С теми прост и внимателен был,
Говорил обо всем откровенно,
Был ребячески весел и мил.

Зорко он подмечал недостатки,
Но в других, а в себе их не знал
И не видел их в толстой тетрадке,
Где наивные вирши кропал.

Красотой восхищался он бурно,
Прелесть музыки рано постиг,
Рисовал акварели недурно,
С малых лет стал любителем книг.

Мальчик рос, я за ним шаг за шагом
Не пойду. Вот он в годы войны, –
Он в погонах с гусарским зигзагом,
Но всё те же черты в нем видны:

Наблюдателен, сметлив, проворен
Был на фронте по-прежнему он,
А в боях – безрассудно задорен
И за это не раз награжден.

Помню, как он лежал в лазарете,
Его странный в беспамятстве бред
О стихах, о каком-то поэте,
О котором не ведает свет…

Здесь далёко еще до развязки, –
Было счастье любви и семьи,
Снова книги, тетради и краски, –
Жизнь вернулась в свои колеи.

Колеи эти хрупки и тленны!
Стал он стар и давно не кудряв,
В нем осталось одно неизменным –
Его резвый мальчишеский нрав.

Здесь окончился мыслей полет, –
Они пленницы чьи-то отныне,
Их замкнули в глухой переплет,
Положили в холодной витрине.

Стали книгой, и тесно им в ней –
Будто стрелам, вонзившимся в землю…
Здесь не видно мелькания дней,
Здесь всё в дреме, но мысли не дремлют, –

Ждут они, что вот-вот переплет,
Как два мощных крыла, распахнется
И с собой их в тот край унесет,
Где бывать лишь немногим дается.

Ждут, а время летит… К тесноте
Привыкают, свободы не ищут
И уж больше не верят мечте
О том крае, где Славы жилище.

Так полет остановлен судьбой
В тесной книге, дремотой объятой,
Перелет – как покров гробовой…
Знать, не быть тебе, книга, крылатой!

Когда молитвы я творю
Перед иконою старинной,
Моля за близких, говорю:
– Я на себя беру их вины!

Прости им, Боже! обрати
Все на меня те наказанья.
Что присудил им, – всё снести
Я рад за них в их оправданье! –

Молю, тревожась и скорбя,
И верю, и благоговею,
Молю в слезах, – как за себя
Уже давно молить не смею.