Лев Кобылинский - Стихотворения

Повсюду, как в покое царском,
торжествовала тишина,
и о Людовике Баварском
грустила верная Луна.

Но там, где в стройную колонну
сливался золотой поток,
не выплыл ты, влача по лону
свой зачарованный челнок.

Ты, раненый стрелой заката,
широко крылья распластал
и в славный замок Mons-Salvata
с прощальной песней отлетал…

Тогда в безмолвии великом,
распавшись, замок потонул,
но тайно Кто-то, светлый ликом,
в окне высоком мне кивнул.

И грудь лаская и печаля,
пронесся шепот впереди;
«Мы ждем иного Парсифаля,
и близок час… Молись и жди!»

Да, ты не знал любви, но полный умиленья,
не грезы сладостной ты жаждал, а виденья,

и, падая не раз средь горнего пути,
ты жаждал не в слезах, а в звуках изойти!

И видел я не раз, пылая злобой адской,
как на твоем челе звенел колпак дурацкий,

наброшенный рукой завистливых друзей,
но верь, ты в этот час мне был всего милей!

Ты претворил лучи в созвучья золотые.
что заклинания в себе таят святые.

Поэта-Ангела в тебе зажжен восторг,
ты Ницше плачущий, поющий Сведенборг!

Ты, мыслью ко кресту безумно пригвожденный,
не зная имени, склонялся пред Мадонной.

Пока смеялись мы, ты ради нас сгорал,
и в урну тихую свой пепел сам собрал.

Для нас, склонившихся в безумьи над пучиной,
Ты, свыше посланный, был почтой голубиной.

Пусть песни всех других для нас мгновенный плен,
кипящим золотом твой стих запечатлен.

Ты свергнул мир, смеясь, с неимоверной кручи
и распылил его в каскад живых созвучий,

и, вдруг изверившись, провидя всюду ложь,
ты превратил его в ритмический чертеж.

Ты встал над родиной, сияя и свиреля,
как над Ренатою виденье Мадиэля,

обвила грудь твою, безумствуя, она,
ты графом Генрихом очнулся ото сна.

И долго ты скользил в своей пустыне синей,
как одинокий серп, как сирота святыни.

Был свыше дан тебе в часы твоей тоски
один родимый взор с улыбкой сквозь очки.

Но вновь ты поднял взор в то царство, где, пылая,
восходят белые высоты Гималая…

Сомнений нет и нет страдания,
и все навек озарено;
росой чистейшей созерцания
мое чело окроплено!

Очей крыло коснулось серое
и вот, качнувшись, унеслось,
и знаю, я люблю и верую,
я — раб и рыцарь Твой, Христос!

Пред Дамой строгой, Вечной Девою
одно колено преклоня,
я меч сжимаю дланью левою,
десницей — чашу из огня.

Я принял тайны посвящения,
я пролил кровь свою. Пора!
Я жду последнего крещения
в высоком пламени костра.

Мне внятен голос Искупителя,
знак Водолея надо мной,
зову я нового Крестителя
облечь нас новой белизной!

В дни детства чистого сквозь сонное виденье ты увидала Рай,
вот почему в тебе родит тоску презренья Апрель земли и Май.

Вот почему всегда, как сонное виденье, ты близко-далека,
мне кажешься иной чрез каждое мгновенье, как облака.

Вот почему на миг. как будто в светлом дыме. перед тобой возник,
едва твои глаза вдруг встретились с моими, давно знакомый лик.

Вот почему меня ты с детства полюбила до рокового дня,
своей изменою ты звезды оскорбила, но не меня.

Вот почему, смеясь и проклиная даже, я знаю, встретиться нам снова суждено,
в дни детства чистого взглянули мы туда же, в одно окно!

Над мертвым Городом, над вечным морем гула,
где ночью блещет свет, где днем-всегда темно,
как Царские Врата, вдруг Небо разомкнуло
узорное окно.

Бегут толпы теней вокруг в смятеньи диком,
и обернуться им в том беге не дано,
но тихо светится в безмолвии великом
узорное окно.

Над лесом красных труб, над царством мертвых линий,
где смех. безумие и смерть — одно звено,
немолчно бодрствует небесной благостыней
узорное окно.

Там кто-то молится, рыдает, умоляет,
да отвратит Господь, что небом суждено,
и, благостно светясь, весь мир благословляет
узорное окно.